Сянци. Имя зверя
Шрифт:
В углу раздался писк крыса.
– Скучаешь? – Булька высунул нос из норки, принюхался, а потом показался и весь.
– Скучаю, – кивнул мальчик.
– Ну и гадкий же тип этот Фэй Фо! – зашипел крыс, злобно косясь на запертую дверь.
– Булька, что со мной теперь будет?
– Не знаю, – ответил грызун и опустил взгляд. – Чует моё сердце, что ничего хорошего ждать не стоит.
Мальчик пристально посмотрел на грызуна, потом произнёс:
– Спасибо, что правду говоришь, а не пытаешься приободрить ложной надеждой.
– Хотелось бы мне, мой юный друг, тебе что-нибудь хорошее сказать, да вот не знаю что. А хочешь, песенку спою?
– Песенку? – рассмеялся узник.
– А что? Я могу!
И крыс, встав на задние, начал пищать, пытаясь вывести незатейливую мелодию.
Это развеселило мальчика. Не сдержавшись, он рассмеялся и стал хлопать в такт.
– Тихо там! – прикрикнул охранник из-за двери.
Мальчик испуганно глянул на Бульку – успел ли тот спрятаться? – но страж даже не глянул в смотровое окно.
– Смешно ему! Спать людям не мешай!
– Ну, как тебе песенка? – спросил запыхавшийся грызун.
– Здорово! Только я ни слова не понял!
– Верно. Там на древнем крысином языке пелось. Про то, что не надо отчаиваться даже в самой, казалось бы, безнадёжной ситуации, ведь на каждую драную злую кошку найдётся пара въедливых блох.
Булька забрался на краешек кровати и присел рядом с мальчиком.
– Послушай, я вот что думаю. Без имени тебе нельзя! Никак нельзя. Конечно, у тебя есть какое-то настоящее имя, но ведь мы же его не знаем – не ты, ни я. А как-то обращаться к тебе нужно, верно?
– Верно.
– Вот. Значит надо тебе имя дать!
– А какое?
– Тут надо подумать, – Булька совсем по-человечески подпёр голову лапками и задумался. – Явился ты из других мест, – начал вслух рассуждать грызун, – я бы даже сказал прилетел, как снег на голову. Сумятицу среди людей посеял… Знаю! Как тебе имя – Мартен?
– Мартен? Мне нравится. А что оно означает?
– Мартены – это такие ночные птицы, на границе наших земель обитают. Хищники, но единственные кто не трогают нас, крыс и других грызунов, предпочитая есть ягоды. Кстати, у тебя не осталось того прелестного угощения? Кажется, ты называл его жвачкой? Уж больно оно вкусное!
– Нет, Булька, к сожалению, не осталось.
– Жаль, – печально пропищал крыс. Потом вновь оживился: – Ну так что, как тебе имя, придуманное мной?
– Нравится! Я согласен.
– Отлично! Значит будешь Мартеном! Птица эта редкая, увидеть её – к удаче. Поэтому императорские охотники очень сильно желают её поймать, чтобы принести в дар какому-нибудь чину повыше и заслужить расположение.
– Да, есть определённое сходство, – мрачно заметил мальчик.
– Да ты не переживай, что-нибудь придумаем, Мартен! – грызун положил лапки мальчику на ступню, поднял мордочку. – Булька тебя в беде не оставит!
– Спасибо! Ты очень добр ко мне.
– Верно, – согласился крыс. – Только к тебе. Потому что и ты был добр ко мне. А другие, кто тут сидел, такие гады были, ты себе представить не можешь! Я даже с ними и не разговаривал– мы, крысы, тонкий нюх на подлость и гадость имеем, сразу чувствуем, без всяких разговоров кто есть кто. А когда тебя привели, я сразу почувствовал, что ты не такой. У тебя сердце доброе. Хоть и печалью как паутиной оплетено.
* * *
Тронный зал пустовал. После недавних печальных событий, из-за которых была сорвана церемония, слуги стали обходить это место стороной – боялись, что злые силы вновь возникнут из воздуха и утащат их за собой в бездну. Слухи летели быстрее ветра, обрастая всё большими, уже вымышленными, подробностями. Нашлось не менее десятка свидетелей, кто говорил, что собственными глазами видел в черноте жуткую морду Яньло – самого страшного демона ада. Ещё с десяток уверяли, что Яньло проклял всех присутствовавших, а напоследок рассыпал по полу чёрный горелый рис.
Поэтому, когда Император направился в тронный зал, сопровождать его никто не осмелился. Все слуги под разными предлогами слиняли кто куда. Впрочем, Императора это сейчас не волновало. Он едва ли заметил, что идёт абсолютно один, погрузившись в свои невесёлые думы. А подумать было над чем.
Пройдя вдоль зала, шаркая ногами и покряхтывая, Император остановился в том самом месте, где появилась воронка и долго смотрел в воздух, словно ожидая второго её появления.
Но ничего не произошло. Лишь едва слышно треснула раскалённая на солнце за весь день глиняная черепица на крыше.
Император тяжело вздохнул, пригладил бороду. Перед глазами всё так же отчётливо, словно было это минуту назад, стояла картина – Фанг лежит на полу тронного зала, весь в крови, без сознания, его совсем ещё юное тело содрогается в конвульсиях… нет, это просто невозможно! Почему сейчас? За что, небеса, вы наслали такие испытания в такой важный час? Почему не позже и не раньше, почему именно сейчас?
Император подошёл к трону и некоторое время с прищуром смотрел на него. Красное дерево подлокотников, стальные вставки, резное золото, драгоценные камни, фарфоровые пуговицы, бархат. Символ бесспорной власти. Могущественной власти. Но где была вся эта власть и могущество, когда надо было защитить Фанга?
Император поморщился, голову прошил спазм боли. Вновь придётся весь вечер промучиться. А самое обидное, что не получится уснуть. И хвалёные порошки Хэо не помогут. Ничего не поможет.
Вполголоса посылая проклятия старости, против которой ничто не способно тягаться, Император сел на трон. И только сейчас обнаружил, что совсем один. Никого нет, ни стражи, ни помощников, ни слуг. И стало от этого, внезапно осознанного одиночества, ещё больнее.
«Дожил! – горько усмехнулся Император, осматривая пустое помещение и втягивая ноздрями сухой, чуть пряный от цветов, воздух. – Сижу в тронном зале, а править некем – никого нет. Где мой народ? Где мои подданные? Где все?».
– Стража! – крикнул Император и в ту же секунду в тронный зал вошёл охранник.
– Слушаю, мой повелитель.
– Эхуанга нашли?
– Ещё нет. Он…
За дверью послышались быстрые шаги, возня и строгая речь второго охранника.
– Не нашли, но… – продолжил страж, но Император остановил его жестом.
Спросил:
– Что там происходит?
– Ваше Величество! – раздалось за дверью.
«Знакомый голос, – не весело улыбнулся Император. – Слишком знакомый. Сколько лет я его знаю? Десять? Двадцать? Не припомню».