Сыграй ещё раз, Сэм
Шрифт:
— Мне тоже так казалось. — Ильза подняла голову, и мать смахнула ей слезы. — До Касабланки, где я снова встретила Рика. Это у Рика были транзитные письма для меня и для Виктора, и он спас нам жизнь.
Она рассказала Ингхильд историю трех дней в Марокко и новой встречи с Риком, его ожесточения, возрождения их любви и его самопожертвования в аэропорту.
— Ты хочешь, чтобы я сказала тебе, что делать, — промолвила Ингхильд, и Ильза кивнула. — Я не смогу.
Лицо Ильзы вытянулось.
— Почему, мама? — взмолилась она.
— Потому что не знаю. Это твоя жизнь, Ильза, не моя. Что бы ты ни решила, мое благословение всегда пребудет с тобой. Единственное, что я могу тебе сказать: слушайся
И сердце подсказало. Любить Рика — значит предать и брачные обеты, и само Сопротивление. Рик сказал, что не подставляет шею из-за каждого. Она покажет ему — она подставит шею за всех — за Виктора, за Европу. И даже за Рика Блэйна, нравится ему это или нет.
Глава шестая
Нью-Йорк, июнь 1931 года
Ицик Бэлин, которого все зовут Риком, повстречался с Лоис Горовиц, отправившись в город купить матери книшей. [19]С Соломоном Горовицем он повстречался на обратном пути, доставив Лоис к отцу.
Он ехал надземкой по Второй авеню, выйдя из квартиры на 116-й Восточной улице, где жила его мать, к которой Рик отправился в тот день из своей берлоги в Вашингтон-хайтс. Рик любил гулять по Нью-Йорку и не тяготился дальними концами. Кроме того, у него нет машины. Не по карману. Не в тягость ему и время от времени навещать маму, даже если приходится сидеть у нее на кухне и выслушивать квель [20]о том, какой он красавчик и идише копф, [21]а после брюзжание о том, что он безработный.
Строго говоря, мама ошибалась, потому что работа у Рика была — вернее сказать, даже несколько. Просто ни одну из них не назовешь ни вполне уважаемой, ни вполне денежной. Время Рик по большей части тратил на размышления о том, как такой смышленый парень может быть так беден.
Тут азартная игра по маленькой, там мелкое бутлегерство, и даже команда газетных штаркеровв Гарлеме — надо же устроить так, чтобы на улице продавали Пулитцерову «Уорлд», а не Хёрстов «Джорнал». [22]Газетное дело в те дни не обходилось без штаркеров.Они уговаривали уличных торговцев продавать твои издания, а не конкурентов, и средствами уговоров им обычно служили бейсбольные биты и подозрительные пожары. Гордиться такой работой Рику не приходилось, зато она приносила неплохие деньги — даже после того, как часть отстегивалась копам, чтобы те и впредь смотрели сквозь пальцы, пока не получат предложения получше; денег хватало, чтобы Рик не выглядел тунеядцем, хотя он частенько себя таковым ощущал.
Вообще-то он хотел содержать подпольный бар. Рика влекло все, что касалось ночной жизни, начиная с самих ночных часов, — он был сова, попавшая в мир ранних пташек. Хотя Рик не играл ни на каком инструменте, музыкальность у него в роду, о чем неустанно напоминала мать. Звяканье стаканов, бульканье свежего алкоголя, льющегося из бутылки, благодатное «вушш!»пивного бочонка, из которого вынули пробку, — вот Риковы инструменты.
А деньги! В его возрасте другие парни содержали пивнушки и колесили по городу на «дюзенбергах», обеими руками обнимая по куколке. Ему же за счастье наскрести на проезд в надземке. Рику хотелось бы винить в своих бедах Депрессию, но он понимал, что дело не в ней. Некого винить, кроме себя самого.
В тот день он направлялся в магазин «Закуски и деликатесы Руби» на углу Хестер и Аллен-стрит, невдалеке от станции надземки в его старом районе. Такова Рикова еженедельная мицва [23]— ездить в центр покупать матери книши, хотя прекрасные книши можно купить в полудюжине мест в пределах Второй авеню. Мириам упорно твердила, что лучшие книши — и лучшие латкес, [24]и лучшая гефильте-фиш, [25]и лучшее все остальное — по-прежнему водятся только в Нижнем Ист-Сайде.
Рику нравилось думать, что он лихой мужик, и вот посмотрите-ка — едет в надземке, чтобы купить книшей для старушки.
В Нижнем Ист-Сайде прошло почти все его детство. «Старый район», как говорят старики с одной и той же интонацией — смесью ностальгии и явного облегчения от того, что больше там не живут; так же они говорят о прежней стране. Как и у Бэлинов, у большинства еврейских семей в восточном Гарлеме прежней страной была Россия: Украина или Польша. В восточном Гарлеме живут девяносто тысяч евреев и еще восемьдесят тысяч в самом Гарлеме; территория к северу от Центрального парка — второе по размеру еврейское поселение во всех Соединенных Штатах — после «старого района».
В Нью-Йорке полно немецких евреев — дойчер йегудим,но они в основном хорошо устроенные снобы — быстро ассимилировались и, бросив лишь взгляд на своих непристойно чумазых братьев, что рекой текли из Восточной Европы, скоренько поменяли имена. Вот, к примеру, этот воображала Август Бельмонт, [26]большой махер [27]из «Метрополитен-опера», родился Шонбергом. Рик себе поклялся, что никогда не сменит имени. Ицик на Рик — это ладно, но, родившись Бэлином, Бэлином и умрет.
То было влияние матери. Может, и отец сыграл бы свою роль, только отца Рик никогда не видел: Моррис Бэлин умер до его рождения. Мириам мечтала о лучшей доле для сына, но притом хотела, чтобы он не забывал, откуда вышел. Она следила за новостями в «Дейли Форвертс» — газете на идиш, одной из крупнейших и влиятельнейших городских газет, и никогда не упускала возможности напомнить Рику, как важна социальная справедливость. Мириам — настоящий эксперт по социальной справедливости: в старой стране она так мало ее видела, и у нее такое чувство noblesse oblige, [28]что куда там Бельмонту: если евреи не будут для гоев светильником ноге их, [29]тогда кто будет? Уж этому-то, с гордостью признает Мириам, она научила сына — терпимости; для Мириам терпимость — важнейшая добродетель, ибо если ты терпим к другим, то и к тебе, без сомнения, будут терпимы. Что-то вроде страховки от погромов, и Мириам гордится, что она американка и живет здесь, в голдене медина, [30]пусть почти не говорит по-английски, не умеет читать на этом языке и, в ее-то годы, начинать не собирается.
Надземка и ее младший брат метро позволили иммигрантам бежать из Нижнего Ист-Сайда и просочиться в самые населенные куски Манхэттена. Мириам Бэлин беспокоилась, как бы ее мальчика, который растет без отца, не засосала улица, а в Нижнем Ист-Сайде улица была хуже всего — главный источник кадров для нескольких самых диких нью-йоркских банд. Как многие матери по всему городу, Мириам молилась, чтобы ее сын не попал в силки бандитизма, не связался с компанией юнцов, которым легче тряхнуть мелочного торговца или грабануть уличных игроков, чем день за днем честно трудиться, не таращился на гангстеров вроде Квёлого Бенни и Обжуль-Кровуши в модных костюмах и сияющих штиблетах, с девчонками под мышкой, с пушками в карманах и такими лицами — дескать, только попробуй съехидничать.