Сыграй мне смерть по нотам...
Шрифт:
Сдалась Даша к восьми вечера – мороз с каждым часом свирепел. Она вошла в подъезд, поднялась на седьмой этаж и упёрлась лбом в гладкую железную дверь своей квартиры. Железо показалась ей тёплым: где жар, а где холод, она уже не различала. Зато она слышала, что за дверью очень тихо. Значит, э т о г о пока не случилось!
Замёрзшие пальцы не гнулись даже в рукавичках, возиться с ключом не хотелось. Даша нажала кнопку звонка, и тот весело забренчал: «Тюрлюрлю!» Когда она была маленькая, отец её уверял, что в скучной пластмассовой коробке звонка живёт какой-то человечек и всякий раз, когда
Дверь открыл Андрей Андреевич Смирнов. Ирина Александровна давным-давно дала ему ключи от квартиры. Он здесь часто бывал, но Даша не разучилась удивляться ни его присутствию в своём доме, ни мягкому домашнему джемперу с белыми полосочками, в который он облачался, приходя к Шелегиным с ночевой.
– Мама где? – спросила Даша, глянув на пустую, без песцов вешалку.
– Мама ведёт концерт Водолагина. В финале она должна букет от филармонии вынести. Поэтому она будет не раньше десяти. А вообще-то воспитанному человеку, входя в дом, не грех и поздороваться, – мягко заметил Андрей Андреевич.
– Здороваться? Не желаю я вам здоровья. Вы и так, без пожеланий, румяный. А я хочу, чтоб вы заболели. Свинкой! – огрызнулась Даша.
– Почему же свинкой? – удивился Андрей Андреевич.
– Хочется на вас в этом виде посмотреть. Диана Пекишева в прошлом году болела свинкой, и её страшно раздуло. Она вправду на поросёнка стала похожа.
– Свинка – болезнь заразная. Не боишься, что сама подхватишь?
– Я ничего не боюсь. А баба Гутя где? Как папа?
– Августа Ивановна ушла минут двадцать назад. Папа спит. Ему очень плохо было весь день. Боюсь, как бы к ночи не понадобилась «скорая». Скоро придут укол делать. Хочется думать, что это ему поможет.
– Ваши уколы – ерунда. Почему вы с мамой не приглашаете к папе знаменитых врачей, как бабушка? – угрюмо спросила Даша.
– Потому что ещё тогда, при бабушке, знаменитые врачи сказали: с твоим папой произошло чудо, и медицина тут не при чём. Он не должен был жить, но стал жить. Каждая его минута в этом мире – подарок судьбы. Его организм оказался очень сильным. Он почти нормально физически существовал, пока хватало этих сил. Теперь, видимо, пришло время, когда они иссякли.
– Он не умрёт, – зло оборвала его Даша. – Он ещё месяц назад был не такой! Он неделю назад ещё разговаривал!
– Дашенька, всё когда-нибудь кончается, – вздохнул Андрей Андреевич. – Это страшный закон жизни. И ты, и я – все мы когда-нибудь уйдём. Пойми…
Даша скривилась:
– Ой, только не заводите эту шарманку! Что вы во всём этом понимаете? В жизни, в смерти?
Андрей Андреевич засмеялся:
– Твой друг Самоваров недавно сказал мне то же самое – слово в слово.
– Он мне не друг, он зануда.
– Тем не менее, он так сказал. Разве не странно? И всё-таки поверь, кое в чём я разбираюсь. Смерть, так и быть, оставим в покое – тема больно неприятная. А вот насчёт жизни почему бы не побеседовать?
– Не хочу! – отрезала Даша.
– Придётся.
Впервые голос Смирнова прозвучал жестко:
– Давно нам такой разговор нужен, только
Андрей Андреевич прошёл в гостиную, уселся на диван. Он очень любил мягкие диваны. Он сам говорил, что заслуживает комфорта, что отстаивает на ногах своё, дирижируя, тогда как пианисты, например, или оркестранты восседают на стульях.
Даша неохотно проследовала за Андреем Андреевичем и устроилась как можно дальше от него, в кресле.
В гостиной Шелегиных стояла хорошая, дорогая, редкостно мягкая мебель, купленная совсем недавно. Когда Ромка Вагнер в отсутствие Ирины Александровны заскочил к Даше, то плюхнулся в одно из новых кресел. Однако вскоре молодой честолюбец перешёл на жёсткий кленовый стул. «Жуткое кресло! Эта дурацкая мебельная мякоть начала прямо-таки меня живьём переваривать. Глаза сами слиплись, и наяву какое-то повидло сниться стало», – заявил он.
А вот Ирина Александровна и Андрей Андреевич стремились к глубочайшему уюту. Сейчас, устроившись на диване, Андрей Андреевич глянул решительнее и бодрее Он даже порозовел. Так Антей наливался силой, касаясь матери-земли.
– Даша, я не вполне понимаю твою безоговорочную враждебность ко мне, – тихо и скорбно начал он. – Вернее, во многом понимаю – комплексы, детский эгоизм и всё прочее. Однако тебе пора многое понять. Надо учиться сочувствовать другим людям, сострадать, позволить им просто жить…
Даша упорно молчала. Андрей Андреевич сделал паузу, вздохнул и вдруг признался:
– Нет, совсем не то я хотел сказать! Я не люблю читать морали. Лучше без предисловий, прямо к делу приступлю. А дело в том, что мы – твоя мама и я – решили жить в другой стране. Это замечательная страна Нидерланды. Там меня знают, там мы сможем неплохо устроиться…
– Там сыр голландский. И королева Маргарет ждёт вас на вокзале. Понятно. Полина Геннадьевна тоже с вами едет? – фыркнула Даша.
– Я люблю твою маму, – невозмутимо продолжил Андрей Андреевич. – И Полину Геннадьевну тоже… любил когда-то. Ты большая девочка и знаешь: случается, что люди совершают ошибки. Вот мы с Полиной Геннадьевной как раз и совершили в своё время ошибку, поженившись. Это бывает. Миллионы людей разводятся, и ничего! Моя теперешняя жена молода, бездетна, меня не любит и прекрасно наладит свою жизнь иначе, без меня. Ведь мы с твоей мамой…
– А папа?!
– Бедная моя девочка!
Андрей Андреевич привстал и хотел взять Дашу за руку, но она увернулась и руку спрятала за спину. Андрею Андреевичу пришлось вернуться к прежней позиции в глубине дивана.
– Бедная девочка! – повторил он. – Твой папа очень болен. Все мы надеемся, что теперешнее ухудшение его здоровья – явление временное, но… Ты сама только что говорила, что ему нужны лучшие врачи. И ты права: рядом с ним должны быть специалисты, а не эта невежественная старуха Августа Ивановна. И не мама, которая и без того измучена. В медицине мама ничего не разбирается. Маме самой нужна помощь, нужна опора. Она очень слабый, ранимый и беззащитный человек. Она достойна лучшей участи, достойна счастья!