Сын Америки
Шрифт:
У одного парапета он оглянулся назад: в мертвенном свете иссекших небо лучей он увидел человека, который, спотыкаясь, бежал за ним. Остановиться? Выстрелить? Нет! Вслед за этим спешат другие, и он только зря потеряет время. Нужно найти какое-нибудь прикрытие, защищенное место, с которого можно обороняться. Он побежал дальше, к следующему парапету, мимо белой круглой башни, которая теперь громоздилась совсем близко, и вдруг остановился, зажмурившись: прямо под ним, внизу, было целое море белых лиц, и он представил себе, как он падает туда, летит прямо в этот океан кипящей ненависти. Он вцепился пальцами в обледенелый парапет, думая о том, что чуть сильнее разгон, и он сорвался бы с крыши, с высоты
У него закружилась голова, и он отступил назад. Это был конец. Больше некуда было карабкаться и бежать. Он оглянулся; полисмен спешил к нему. Он выпрямился; сирена выла громче прежнего, шум и крики усилились. Да, те там, внизу, уже знают, что полиции и виджилянтам удалось окружить его. Он вспомнил белую башню, замеченную на бегу; прямо над ним, белый от снега, возвышался большой водопроводный бак с плоской круглой крышкой. Сбоку была железная лесенка, обледенелые перекладины светились, точно неоновые трубки, в желтом хороводе прожекторов. Он ухватился и полез. Он не знал, куда он попадет; он знал только, что ему нужно спрятаться где-нибудь.
Он вылез на крышку бака, и сейчас же три пули просвистели мимо него. Он лег плашмя в снег. Теперь он был гораздо выше всех крыш и труб и хорошо видел, что делается кругом. Через ближайший к нему парапет переползал какой-то человек, а за ним бежало еще несколько; их лица четко белели под взмахами клинков света. Из дальнего люка тоже вылезали люди и спешили к нему, петляя между труб. Он поднял револьвер, прицелился и выстрелил; преследователи остановились, но ни один не упал. Промах. Он выстрелил снова. Ни один не упал. Бежавшие рассыпались, попрятались за трубами и парапетами. Шум на улице перешел в оглушительный радостный вой. Вероятно, услышав звуки выстрелов, там решили, что он пойман, ранен или убит.
Он увидел вдруг одного человека, бежавшего к баку напрямик; он выстрелил еще раз. Человек юркнул за трубу. Промах. Может быть, курок плохо слушается окоченелого пальца? Может быть, выждать, подпустить их ближе? Он повернул голову и в эту минуту увидел еще полисмена, показавшегося за выступом крыши со стороны улицы. Очевидно, он карабкался по лестнице, приставленной снаружи к стене дома. Биггер прицелился, но полисмен перелез через выступ и исчез под баком.
Надо было стрелять метко и быстро, а это не удавалось. Он посмотрел прямо перед собой и увидел еще двоих, которые пробежали и скрылись под баком. Теперь их там было трое. Они устраивали ему засаду, но взять его могли, только рискуя жизнью.
Небольшой черный предмет шлепнулся в снег возле его головы, зашипел и выпустил струйку белого дыма, похожую на развевающийся султан; ветер тут же подхватил ее и унес. Слезоточивый газ! Торопливым движением он столкнул черный предмет с бака. Рядом упал еще один, он и его столкнул. Еще два упали, и он сбросил оба. Ветер дул со стороны озера и относил газ от его глаз и носа. Он услышал, как кто-то закричал:
– Не надо бомб! Он их сбрасывает обратно! А газ все равно ветром относит.
Гам на улице все усиливался; повсюду открывались люки, и на крыши вылезали люди. Он хотел выстрелить еще, но вспомнил, что у него осталось только три пули. Он выстрелит тогда, когда они подойдут совсем близко, и одну пулю прибережет для себя. Живым они его не возьмут.
– Эй, ты там! Слезай!
Он не шевелился; зажав револьвер в руке, он лежал и ждал. Вдруг прямо перед его глазами легли на край бака четыре пальца белой руки. Он стиснул зубы и, не раздумывая, ударил по пальцам рукояткой револьвера. Пальцы исчезли, и он услышал глухой стук падения тела в снег. Он лежал и ждал, не полезет ли кто-нибудь еще, но никто не лез.
– Эй, парень! Все равно ведь не уйдешь! Лучше слезай сам.
Он знал, что они боятся его, но знал и то, что так или иначе это ненадолго: иди они схватят его, или убьют. Он с удивлением обнаружил, что не чувствует страха. Какая-то часть его сознания отделилась и действовала сама по себе; он ушел за свою завесу, за свою стену и оттуда наблюдал за всем презрительным, угрюмым взглядом. Он видел себя со стороны: вот он лежит под зимним небом, освещенным длинными бегающими полосами света, и слушает жадные выкрики и голодный вой. Он крепко сжал револьвер, вызывающе, ничего не боясь.
– Скажи, пусть там поторопятся с рукавом! У негра есть оружие!
Что это значит? Он поводил глазами, отыскивая движущуюся мишень для прицела; но ничего не было видно. Он перестал ощущать свое тело, перестал чувствовать что бы то ни было. Он только помнил, что лежит здесь с револьвером в руке, окруженный людьми, которые хотят его убить. Вдруг он услышал где-то совсем рядом громкий стук, он оглянулся. За соседней трубой откинулась дверца люка.
– Эй, парень! – крикнул сиплый голос. – Последний раз тебе добром говорят! Слезай!
Он лежал не шевелясь. Что это будет? Стрелять они не станут, потому что они не видят его. Что же? Еще не успев догадаться, он узнал: стремительная водяная струя, блестя серебром в ярком свете прожекторов, с бешеной силой взметнулась над его головой, описала дугу и загрохотала по крыше в нескольких шагах от него. Они пустили в ход пожарный рукав. Они хотели выгнать его на открытое место. Вода била из-за трубы, скрывавшей люк, но пока не задевала его. Струя извивалась в воздухе над ним, металась из стороны в сторону: они старались добраться до того места, где он лежал. Наконец вода попала в него, ударила ему в бок; это было как удар молота. У него подсекло дыхание, и он ощутил в боку глухую боль, которая шла дальше, разливаясь по телу. Вода старалась столкнуть его с бака; он судорожно вцепился в края, чувствуя, что его силы на исходе. Он тяжело дышал, все его тело сотрясалось от боли, и он понимал, что долго не выдержит сокрушительного напора водяной струи. Он чувствовал, что замерзает; казалось, сама кровь в нем превратилась в лед. Он задыхался. Пальцы его разжались и выпустили револьвер; он хотел схватить его покрепче, но не смог. Потом струя отодвинулась; он лежал обессиленный и ловил воздух широко раскрытым ртом.
– Кидай револьвер, черномазый!
Он заскрежетал зубами. Ледяная струя, словно гигантская рука, опять обхватила его тело; холод сдавил его со всех сторон, точно кольца чудовищного удава. У него заломило плечи. Из-за своей завесы он смотрел на самого себя, замерзающего под непрерывным потоком воды на ледяном ветру. Потом струю отвели немного в сторону.
– Кидай револьвер, слышишь?
Его бил озноб, револьвер выкатился из руки. Ну что ж, вот и конец. Почему же они не идут за ним? Он попробовал ухватиться опять за края бака, царапая пальцами лед. Но силы его иссякли. Он сдался. Он перевернулся на спину и устало посмотрел в небо, затянутое подвижным переплетом лучей. Это конец. Теперь они могут стрелять. Почему они не стреляют? Почему они не идут за ним?
– Кидай револьвер, говорят тебе!
Револьвер им нужен. У него не было револьвера. Но он не испытывал страха. У него для этого не было сил.
– Кидай револьвер, черномазый!
Да, взять револьвер и выстрелить в них, расстрелять все патроны. Медленно он протянул вперед руку и хотел подобрать револьвер, но закоченевшие пальцы не разгибались. Что-то внутри его засмеялось холодным, жестким смехом; это он смеялся над самим собой. Почему они не идут за ним? Они боятся. Он скосил глаза, жадно глядя на револьвер. И вдруг он увидел, как шипящая серебряная струя захлестнула револьвер и потащила с собой…