Сын Америки
Шрифт:
У него очень длинные руки, достающие почти до колен. Можно легко представить себе, как этот человек, отуманенный порывом животной страсти, набросился на миниатюрную Мэри Долтон, изнасиловал ее, убил, отрубил ей голову и затем бросил ее тело в раскаленную топку, чтобы скрыть следы своего преступления.
У него широкие мускулистые плечи, всегда слегка приподнятые, как будто он готовится к прыжку. Взгляд у него угрюмый, исподлобья, исключающий всякую возможность сочувствия.
В целом он производит впечатление животного, которого совершенно не коснулось облагораживающее влияние цивилизации. В его речи и повадках нет ничего от милого добродушия ухмыляющегося черного дядюшки из Южных штатов,
Как только убийца появился в зале, раздались крики: „Линчевать его! Убить его!“
Но звероподобный негр проявил полное равнодушие к своей судьбе, как будто в процедурах допроса и суда и даже в вырисовывающемся уже впереди электрическом стуле для него нет ничего страшного. Его поведение заставляло вспомнить о недостающем промежуточном звене в развитии человеческой породы. В цивилизованном мире белого человека он явно казался не на месте.
Один полицейский офицер, родом ирландец, заметил: „Я уверен, что смерть – единственное лекарство для таких“.
С самого момента задержания негр отказывается принимать пищу. По мнению полиции, он либо хочет заморить себя голодом и тем избегнуть справедливой казни, либо надеется возбудить сострадание публики.
Вчера из Джексона, Миссисипи, было получено сообщение Эдварда Робертсона, редактора газеты „Джексон дейли стар“, касающееся детских лет Биггера Томаса. Робертсон пишет:
„Томас происходит из бедной негритянской семьи, весьма неустойчивых нравственных правил. Он вырос здесь и с детства был известен местным жителям как заядлый лгун и мелкий воришка. Только его несовершеннолетие помешало нам отправить его на каторжные работы.
Мы у себя, в Дикси, давно на опыте убедились, что только смертная казнь, совершаемая публично и достаточно выразительным способом, может воздействовать на извращенную психику негров этого типа. Если бы Томас совершил подобное преступление, живя в Миссисипи, никакая сила земная не могла бы спасти его от расправы со стороны негодующих граждан.
Считаю нужным сообщить вам, что, по распространенному здесь мнению, у Томаса, несмотря на черноту его кожи, имеется некоторая примесь белой крови, а результатом подобного смешения, как известно, всегда бывает преступная и неисправимая натура.
Здесь, в Дикси, мы учим негров помнить свое место, и каждый из них твердо знает, что, если он хотя бы прикоснется к белой женщине, кто бы она ни была, его дни сочтены.
Когда негры начинают роптать на воображаемые несправедливости, нет лучшего средства образумить их, чем взять на себя функции власти и на примере особенно беспокойных показать, что ждет остальных.
Число преступлений, подобных преступлению Биггера Томаса, уменьшилось бы, если б мы строго соблюдали принцип отделения негров от белых в парках, театрах, кафе, трамваях и других общественных местах. Необходимо также обособлять их местожительство. При соблюдении этих мер у них будет меньше возможности соприкасаться с белыми женщинами и посягать на них.
Мы, южане, считаем, что в Северных штатах совершают большую ошибку, поощряя негров к образованию, которое они органически неспособны воспринимать. Именно поэтому негры на Севере, как правило, гораздо менее спокойны и счастливы, чем у нас, на Юге. При системе раздельного обучения было бы легко ввести необходимые ограничения курса в негритянских школах, регулируя их бюджет через административные органы городов, округов и штатов.
Для сокращения преступности чрезвычайно полезно также развивать в неграх уважение к белому, требуя от них соблюдения известных правил поведения и разговора. Практика показала нам, что постоянно культивируемый элемент страха также немало способствует разрешению этой проблемы“.
Он опустил газету; больше он не мог читать. Да, так; они убьют его, но раньше еще позабавятся хорошенько. Он сидел очень тихо, он старался отыскать решение, не мыслью прийти к нему, но чувством. Должен ли он снова укрыться за свою стену? Удастся ли ему это теперь? Он чувствовал, что нет. Но что может дать ему любая попытка? Стоит ли пытаться, чтоб натолкнуться на еще более глухую стену ненависти. Он лежал на койке, и у него было такое же чувство, как в ту ночь, когда он цеплялся пальцами за обледенелые края водопроводного бака, под небом, исчерченным снующими лучами, лежал, зная, что внизу притаились люди с револьверами и слезоточивым газом, слушая вой сирены и крики, рвущиеся из десяти тысяч ненасытных глоток…
Он задремал, полузакрыв глаза, потом вдруг раскрыл их. Дверь тихо отворилась, и он увидел черное лицо. Кто это? Высокий, хорошо одетый негр вошел в камеру и остановился. Биггер приподнялся, опираясь на локоть. Гость вплотную подошел к койке и, протянув сероватую ладонь, дотронулся до руки Биггера.
– Бедный мой мальчик! Господь да смилуется над тобой!
Он оглядел строгий черный костюм гостя и сразу вспомнил, кто это такой: преподобный Хэммонд, священник церкви, в которую ходила его мать. И сразу же он недоверчиво насторожился. Он замкнул свое сердце и постарался приглушить все чувства. Он боялся, что проповедник заставит его почувствовать раскаяние. Он хотел сказать ему, чтоб он ушел, но так крепка была в его представлении связь этого человека с его матерью и всем тем, во что она верила, что он не решился заговорить. Чувства, которые вызывал в нем проповедник, ничем не отличались от тех, которые он испытывал при чтении газет: и любовь ближних, и ненависть чужих одинаково обостряли в нем сознание вины.
– Как ты себя чувствуешь, сын мой? – спросил проповедник. Ответа не было, и он продолжал: – Твоя мать просила меня навестить тебя. Она тоже хочет прийти.
Проповедник встал на колени на цементном полу камеры и закрыл глаза. Биггер стиснул зубы, напряг все мышцы; он знал, что сейчас будет.
– Господи Иисусе, обрати взор твой и загляни в душу этого бедного грешника! Ты учил, что милосердие твое велико, и, если мы будем искать его, преклонив колена, ты прольешь его в сердца наши и они преисполнятся благодати! И вот мы просим тебя, господи, яви нам милосердие твое! Яви его атому бедному грешнику, ибо велика его нужда в нем! Если душа его погрязла в грехе, омой ее, господи, чтобы она стала белой как снег! Прости ему, господи, дела его! Пусть светоч любви твоей укажет ему путь в эти тяжкие для него дни! И наставь тех, кто желает помочь ему, господи! Просвети сердца их и вдохни в них сострадание! Во имя сына твоего Иисуса, который умер на кресте и даровал нам благодать прощения твоего! Аминь…
Биггер смотрел не мигая в выбеленную стену, а слова проповедника отпечатывались в его сознании. Он, и не слушая, знал, что они означают: это был знакомый голос его матери, рассказывающей о страдании, о надежде, о неземной любви. И этот голос был ему противен, потому что он так же вызывал в нем чувство безнадежности и вины, как и голоса ненавидевших его.
– Сын мой…
Биггер посмотрел на проповедника и снова отвел глаза.
– Забудь все, сын мой, и помни только о душе своей. Очисти мысли свои от иных помыслов, думай лишь о вечной жизни. Забудь, о чем пишут в газетах. Забудь, что ты негр. Господь смотрит прямо в душу тебе, и цвет твоей кожи ему не помеха, сын мой. Он смотрит в ту часть тебя, которая принадлежит ему. Он зовет тебя, и он любит тебя. Предай себя в его руки, сын мой. Выслушай меня, я расскажу тебе, почему ты здесь; я расскажу тебе кое-что, отчего сердце твое возрадуется…