Сын бомбардира
Шрифт:
Николка наклонился к Лоику, потрогал за руку. Рука странно провисла.
«Нет, нет… не может быть!..»
Он осторожно приподнял голову Евтихия и только тут увидел маленькое красное отверстие на виске.
Новый командир редута лейтенант Ханджогло смотрел в подзорную трубу на Малахов курган. Почти всю возвышенность заволокло дымом. Сквозь редкие просветы видны развороченные блиндажи и землянки, сорванные с лафетов стволы. Полуразрушенную Корниловскую башню лижут языки пламени — горят туры.
Лейтенант повернулся вполоборота и поймал в окуляр французские мундиры. «Пришли в движение, — мелькнуло в голове, — видно, скоро уже».
Обстрел внезапно прекратился, но тревога, прочно засевшая в сердце, так и не покинула командира. Два дня артподготовки не сулили ничего хорошего.
Ханджогло отыскал унтер–офицера.
— Ваше благородие, — тут же доложил унтер, — больше половины орудий изничтожено. Заменить бы нужно… Разрешите приступить к ремонту, ваше благородие?
— Действуй! — тихо приказал лейтенант.
Сигнальщик объявил отбой. Стали появляться матросы и солдаты. Из Николкиной «фурлыги» вылез кок. Он перебрался к мальчику после гибели Евтихия Лоика.
— Пелисье ноне как-то по–дурному горланил — не иначе быть штурму. Птица она научная, беду за версту чует.
Он перебрался к мальчику после гибели Евтихия Лоика.
Тут и без Пелисье твоего ясно: наступлению быть непременно.
Кок пошёл к складу раскапывать продукты и тут обнаружил полузадушенного Пелисье. Он освободил петуха, и тот заголосил на весь редут:
— Ку-ка–ре–ку!
— Живём, братцы! — обрадовались бомбардиры. — Жив Николкин горлан, жив!
«Николкиным» стали называть петуха с тех пор, как мальчик спас его. Но Кольке было сейчас не до петуха: одна из его мортирок лежала покорёженная.
Подошёл унтер–офицер, посмотрел на изуродованное орудие.
— Ещё одна отстрелялась, — мрачно заметил он и, взглянув на печальное лицо мальчика, добавил: — Не горюй, Николка, добудем новую.
Колька стал прилаживать единственную уцелевшую мортирку, стараясь закрепить ствол на лафете покрепче — словно это могло спасти от бомбы или снаряда.
Одна мортирка… В последние дни мальчик научился так ловко стрелять из двух орудий, что вызывал всеобщее восхищение. Особенно здорово ему удавался трюк с рикошетом. Делалось это так: артиллерист заряжал обе пушечки–кегорны, одну направлял в цель, другую метил рядышком во что-нибудь твёрдое, каменистое — благо все склоны севастопольские каменисты! У него даже были «меченые» камни, по которым он пристрелялся. Первая граната если и не наносила особого урона, то цели своей всё-таки достигала. На месте разрыва появлялась воронка, французы тотчас прятались в неё, зная, что в одну точку два раза снаряд не ложится. Но тут же раздавался выстрел из другой мортиры — чуть в сторону. Граната ударялась о «меченый» камень, отскакивала и попадала рикошетом.
Конечно, мальчугану было теперь горько остаться с одной мортирой…
До полуночи над редутом стоял гомон восстановления: удары молотков, глухой стук кирки и лома, визгливый звук пилы. Собирались работать до утра, считали: до рассвета управятся. Только в полночь заглохшая было бомбардировка внезапно возобновилась. Однако по редуту стреляли мало, весь шквал огня обрушился на город и на укрепления Корабельной.
— Продолжать работы! — раздался голос Ханджогло.
— Продолжать работы! — тотчас повторил унтер–офицер.
— Продолжать работы!.. Продолжать работы!.. Продолжать работы! — понеслось по редуту. И вновь заговорили лопаты, ломы, кирки.
Ст. Фролов. КРАТКОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ СОБЫТИЙ ОБОРОНЫ (продолжение).
Неприятель предпринял отчаянную попытку прорваться к Малахову кургану. В тяжелейших боях пали Селенгинский и Волынский редуты, а затем и ближайший к кургану Камчатский люнет.
Это случилось 27 мая 1855 года. Уже на следующий день новый главнокомандующий Горчаков пишет в Петербург донесение о своём намерении сдать Севастополь.
И всё же дальше Камчатского люнета противнику прорваться не удалось.
5 июня враги вновь обрушили на город огонь из всех орудий. Эта, четвёртая по счёту, бомбардировка была самой тяжёлой из всех предыдущих. И снова не дрогнули защитники Севастополя — противник был отбит по всей линии обороны.
Отражению атаки содействовали дальнобойные батареи Северной стороны, а также артиллерия пароходов «Владимир», «Херсонес», «Громоносец»…
К середине июня русскими было выпущено более миллиона снарядов. Однако подвозом боеприпасов, как и пополнением армии, в Петербурге по–прежнему занимались спустя рукава.
Из письма неизвестного автора:
«Многое заставляет всех предполагать, что в Петербурге не вполне оценивают тягости и опасности настоящего положения. Неужели не допускают, что всякие силы могут истощиться точно так же, как приходят в негодность орудия, из которых действуют далеко чрез меру, указываемую теорией и опытом? Неужели невозможно дать нам скоро и вовремя действительную помощь в таких размерах, которые позволили бы Крымской армии сделать наступательную попытку?» (Центральный государственно–исторический архив, ф. 722, оп. I, д. 177)
18 июня, в день сорокалетия битвы под Ватерлоо, французский главнокомандующий маршал Пелисье бросил войска на решительный штурм города. Очень ему хотелось преподнести своему императору в подарок побеждённый Севастополь. А заодно увековечить и своё имя.
Подарка не получилось. Победа севастопольцев сбила спесь с честолюбивого маршала. Штурм 18 июня 1855 года историки считают не просто неудачей, а тяжёлым поражением англо–французских войск.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В этот последний день июня на батарее встали раньше обычного. Молча без команды занялись кто чем: укрепляют амбразуры, чистят пушки, засыпают воронки.
Колька с коком отливают полушарные пули. Расплавленный свинец медленно течёт по жёлобу, заполняя углубления в матрице. Кок, держащий матрицу, разгибает спину и тихо просит:
— Николка, сходи к унтеру. Тебе дозволит.
Несколько пар глаз с надеждой смотрят на мальчишку. Кто-то добавляет:
— Из нас никого не пустят, раз не велено. А тебя — могут. Поди, Николка! Душа истомилась в неизвестности…