Сын Чернобога
Шрифт:
Почему именно этот дом так поглянулся хазарскому воеводе, Богдан не понял и обратился за разъяснениями к всезнающему гану Кончаку.
– Не все золото, что блестит, – усмехнулся скиф. – Для бека Песаха безопасность дороже удобства. Дом этот принадлежит его соплеменнику и единоверцу, на чад и челядинов которого он может положиться.
– Так ведь Сугдея – спокойный город, – удивился Богдан.
– Это верно, – кивнул Кончак. – Но для того чтобы подсыпать яд в кубок, не надо устраивать мятеж.
Князь Богдан вдруг замер, словно парализованный, и лишь его глаза продолжали неотрывно
Зато воевода Звенимир, застывший рядом, сумел задать старухе вопрос голосом, дрожащим от напряжения:
– Кого ты оплакиваешь, женщина?
– Я оплакиваю сына, воевода, – отозвалась старуха. – Он стоит ошую от тебя.
Звенимир отшатнулся и вцепился пальцами в плечо князя Богдана, словно пытался помешать князю сделать последний роковой шаг. Но тот все-таки качнулся вперед, чтобы принять из рук женщины серебряную чашу.
– Пей, Богдан, – глухо проговорила старуха. – Пей, мальчик. Ты заблудился в мире этом, и я сама найду для тебя дорогу в мире том.
Князь припал к чаше жадными губами и тут же рухнул на землю, словно дерево, подрубленное безжалостным топором, а следом на сугдейскую мостовую медленно опустилась старуха, схватив при этом за руку мертвого Богдана.
– Кто она такая? – спросил опомнившийся ган Кончак, с трудом шевеля непослушным языком.
– Кудесница Милица, – тихо отозвался Звенимир. – Вот оно, возмездие старых богов.
Подоспевшие мечники попытались было вырвать мертвого князя из рук матери, но, к ужасу Кончака и Звенимира, сделать это им не удалось. В горячке дружинник Дергач схватился было за меч, чтобы отрубить цепкие пальцы, но воевода Звенимир так страшно крикнул ему «не сметь!», что несчастный в ужасе отпрыгнул в сторону.
Богдана и Милицу погрузили в подвернувшуюся телегу, и печальная процессия медленно двинулась к роскошному дворцу, который несчастный князь выбрал для проживания. Ган Кончак, оглушенный происходящим, все-таки нашел в себе силы, чтобы позвать на помощь отца Нестора. Ромей был бледен, без конца осенял крестом и себя, и окруживших его мечников, но и он не сумел разжать руку матери и отделить ее тем самым от сына.
– Ведьма, – прошептал он посеревшими от страха губами.
– Оставьте их, – попросил воевода Звенимир дрогнувшим голосом. – Она не отдаст его вам.
Отец Нестор недолго постоял над умершим князем, шепча молитвы, а потом тихо удалился. Мечники рассыпались по углам, а ган с воеводой, потрясенные пережитым, припали к кувшину с вином, жадно глотая кисловатую жидкость, которая и привела их в чувство. Во всяком случае, ган Кончак обрел возможность рассуждать здраво.
– Яд, – сказал он почти с полной уверенностью.
– Наверное, – эхом отозвался Звенимир.
После чего они надолго замолчали, каждый по-своему переживая случившееся. Из пьяного полузабытья их вывел мечник Дергач, ночным видением возникший на пороге.
– Их нет, – тихо произнес он.
– Кого нет? – нахмурился очнувшийся Кончак.
– Князь Богдан и его мать Милица исчезли.
– Куда исчезли? – вскочил на ноги скиф. – Ты в своем уме?
Однако Дергач оказался прав, в чем ган и воевода смогли убедиться собственными глазами. Широкое ложе, на которое мечники уложили покойных, опустело. Лишь на покрывале четко угадывались отпечатки их тел. Звенимир страшно закричал, обхватив руками голову, затопал в беспамятстве ногами, а потом рухнул на половицы и застыл в неподвижности. Кончак в ужасе метнулся из страшной ложницы, а за его спиной стучали сапоги Дергача и слышались крики мечников, вконец обезумевших от страха.
Глава 11
ПЕЧЕНЕГИ
Угры вторглись в земли печенегов на исходе лета. Печенежская рать, собранная наспех, была разбита наголову в первом же сражении и рассеялась по степи. Ган Талак, поставленный родовыми старейшинами во главе племенного ополчения, потерял в этой кровопролитной битве не только добрую половину своего тридцатитысячного войска, но и надежду. Угры превосходили печенегов не только числом, но и качеством вооружения. На берегах Днепра повторилась трагедия, уже случившаяся однажды на берегах Волги. Разница была только в том, что печенегам теперь отступать было некуда. Их роды, вытесненные со своих кочевок, смешались в объятый ужасом клубок из человеческой плоти и блеющих животных.
Угры не щадили никого, убивая мужчин, женщин, детей и стариков. Скот они тоже резали без разбора, отлично зная, что без него кочевникам не выжить в этом негостеприимном мире. Люди и животные лежали вперемешку на земле, опозоренной чужим вторжением, на радость воронью, слетевшемуся на пир смерти.
Отдельные ватажки угров тревожили остатки печенежского ополчения, прикрывающего отход женщин и детей в славянские земли, где их ждала участь, быть может, еще более горькая, чем та, что постигла их убитых сородичей. Славянским земледельцам не за что было любить кочевников, не раз врывавшихся в их города и веси с громким боевым кличем. И ган Талак не только оглядывался назад на неотвратимо приближающихся угров, но и с тревогой посматривал вперед, где у реки, преграждающей путь отступающим печенегам, вырастала словно из-под земли чужая рать, скорее всего славянская.
Талак жестом подозвал к себе гана Буняка и ткнул пальцем в сторону реки.
– Попробуй договориться со славянами, ган. Пусть они пропустят на свои земли хотя бы наших детей и женщин.
На посеревшем от пыли лице Буняка промелькнула горькая усмешка.
– Ган Талак, ты уверен в том, что рабство лучше смерти?
– У нас нет выбора, – скрипнул зубами Талак. – Сделай хоть что-нибудь.
Буняк хлестнул коня плетью и поскакал мимо остановившихся телег навстречу людям, которых еще недавно считал своими главными врагами. Впрочем, со славянами он столкнулся раньше, чем достиг берега, похоже, они уже переправились через реку с непонятной пока гану целью. Неужели они решили ударить в тыл печенегам, изготовившимся для последней схватки?