Сын детей тропы

Бонс Олли

— Во, теперь так и стоит перед глазами эта тварь пернатая и ты в придачу. И дом изгаженный, и бутылки разбитые... Пошёл вон! Зачем я только с тобой связался...

Шогол-Ву не стал дослушивать.

Нептица хотела выйти за ним, но он не пустил. Отошёл от хижины, прислонился к тёмному стволу, холодному, но живому. Если прижаться ухом, можно было услышать, как дерево поёт внутри, просыпаясь.

Одноглазый уставился вниз, сквозь чёрное плетение ветвей. Шевелились тени. Ветер бродил тихо-тихо и выл

порой негромко и печально. Досадовал на то, что подморозило, отступило желанное тепло.

Шогол-Ву закрыл глаза и стал одним целым с рощей. Он слышал, как ветви касаются друг друга, как трещит далёкий кустарник, кричит ночная птица. Как деревья тянутся к ветру, чтобы сказать: тепло идёт, и не о чем грустить.

Он слышал, как ступают копыта рогача по подмёрзшей дороге. Мягко-мягко ступают, перемотанные тканью. А вот зверь фыркнул, всхрапнул.

Шогол-Ву потянулся к луку и передумал, достал нож.

Он стоял у дерева, не шевелясь, и ждал. Будто сам врос в землю, покрылся корой, и сердце билось медленно, почти не слышно.

Дождался ветра и, слившись с ним, шагнул. Схватил за плечо того, кто шёл к хижине, приставил к горлу нож.

— Я слышал тебя, Ашша-Ри. Почему не ушла?

— Почему не убил? — прорычала она, не оборачиваясь. — Ты знал, что не уйду. Такое не прощают!

— Ты отпустила нас у леса. Вернула стрелу. Почему не убила?

Ашша-Ри дёрнулась. Лезвие наверняка оставило след на коже.

— Ты, знающий мать, — тяжело дыша, сказала она. — Порченый. Слабый. Ты знал, там, у реки, зачем я пришла. Для чего ты мне помог?

Она глядела снизу вверх, оскалив зубы. Блеснули её глаза, блеснул нож у горла.

— Для чего? Эта стрела — я хотела вернуть её не так. Ты, порченый, виноват, что не смогла. Твоя слабость заразна.

— Оставлять тебя за спиной — не слабость.

— Тогда глупость!

— Это смерть может быть глупой, — сказал Шогол-Ву, отводя нож. — Жизнь... в жизни больше цены, чем думаешь ты. Больше, чем думает племя. Даже в жизни того, кто не с тобой заодно.

Ашша-Ри стояла, сжав зубы. Нападать не спешила.

— Законы придуманы до нас. Ты знаешь людей, порченый. Они грызутся, проливая кровь — вот что бывает, если сохранять жизнь слабым и отступникам. Дети тропы жили не так. Хочешь, чтобы мы стали как люди? Чтобы не трогали гниль, пока она не уничтожит нас?

— Верь старым законам, если хочешь. Если они твои, верь. У меня своя тропа, я не зову других по ней идти.

Ашша-Ри вскинула голову.

— Тропа предательства! — воскликнула она. — Тропа, по которой трус бежит, оставляя племя в нелёгкий час, спасая собственную шкуру. Тропа, где порченый встречает врага и дарит ему жизнь! Не мстит за пролитую кровь!

Шогол-Ву промолчал.

— А зверь? Ты украл еду у племени, но сам есть не стал. Ты безумен!

Шогол-Ву не ответил и на это.

— Почему? Почему ты так делаешь, скажи?

Я хочу понять!

— Если ты не чувствуешь, Ашша-Ри, то и не поймёшь. Вернись к племени. Я не хочу тебя убивать. И не хочу, чтобы это сделали другие.

— Другие! Я попалась глупо. Этого больше не будет.

Ашша-Ри примолкла ненадолго.

— Они искали мертвеца, — продолжила она. — Тебе и человеку повезло. Я шла за вами, и в другой раз моя рука не дрогнула бы. Потом увидела мертвеца.

Она поглядела в темноту.

— Он шёл в стороне от дороги. Обогнул тех, на пути, чтобы не попасться им на глаза. Но не мог скрыться от меня, а я дала клятву убить каждого, кто мне встретится. Стрела ударила его в спину, и он упал.

Тут Ашша-Ри опять умолкла.

— Упал и стал мертвецом? — уточнил Шогол-Ву.

— Уже был мертвецом, — хмурясь, ответила его собеседница. — Не остался лежать. Пошевелился. Обернулся, увидел меня и побежал прочь. Тёмный, задушенный. Глаза тусклые. Вторая стрела не остановила его, и третья не остановила. Я забыла о тебе, обо всём. Шла за ним, пытаясь понять. Не услышала людей, пока не стало поздно.

— Я не видел мертвеца в лагере.

— Его разрубили и закопали. Положили камень сверху. Я могу показать, где, но теперь он неживой.

Шогол-Ву промолчал, раздумывая.

— Я презираю тебя, порченый, — сказала Ашша-Ри. — Ты заслужил смерть, но всё же тебя я пока не трону. Наверное, боги оставили нас. Что-то случилось, пока мы сидели в долине. Человек не говорил? Мне не к кому с этим прийти, кроме тебя.

— Человек не говорил.

— Так спросим! Пусть говорит, что знает. Те, у лагеря, уже не скажут. Если боги сердиты только на людей, может, пришло время детям тропы вернуть свои земли. Косматый хребет, где спят те, что были до нас. Приречье, обещанное Свартином — он клялся на крови. Спросим!

Шогол-Ву покачал головой.

— Человек болен, — сказал он. — Плохой кашель, жар. Если выживет, спрошу.

— Почему не теперь? Пусти, я спрошу его. И пусть умрёт, а ты ещё можешь вернуться к племени. Я промолчу о твоей слабости, если пойдёшь со мной.

Шогол-Ву задумался.

— Я спрошу сам. Но потом уйду с человеком. Я дал слово, мы смешали кровь.

— Слово! Свартин Большая Рука дал нам право нарушать любые клятвы. Мы больше ничего не должны ничтожествам, знающим матерей. Зачем ты смешивал кровь?

— Взамен я получил то, что нужно мне. Идём. Спросим, и ты уйдёшь.

Нептица кинулась к открывшейся двери, но тут же отскочила. Забилась в угол у печи, зашипела, защёлкала клювом.

— Краденая добыча, — сказала Ашша-Ри. — Зачем она тебе? Ты её не ешь. Тогда зачем?

— Я думаю, зверя послал Двуликий. Он хотел, чтобы мы шли вместе.

Ашша-Ри поглядела пристально, сощурив тёмные глаза.

— Трёхрукий отнял у тебя разум. Обделил с рождения, а теперь забрал и остаток.

Человек завозился под шкурами, провёл рукой по лицу.