Сын детей тропы

Бонс Олли

И толкнул дочь леса в грудь. Она едва устояла.

Остальные вспомнили о запятнанном. Оскалившись, пошли на него. Двое с пустыми руками, третий с рогатиной.

Ещё двое следили от сарая, подпирая дверь спинами — видно, так спешили поглядеть, что сорвали запор. С той стороны билась и кричала нептица.

Шогол-Ву медленно повернулся, не позволяя себя обойти. Держался так, чтобы видеть троих. Только этих троих, а не того, что полез с кулаками к дочери леса. Пока она сносит удары, у него трое противников, а не четверо.

Тётушка

Галь с криком метнулась к сараю. Вцепилась в одного, повисла на рукаве. Он дёрнулся, стряхивая.

Мужик с рогатиной сощурился, примеряясь. Шогол-Ву ждал удара и готовился его отбить. Но противник не спешил, наступал медленно, теснил к мёртвому зверю. Ударить бы первым, но запятнанный не знал, хватит ли сил.

Тётушку оттолкнули. Она отлетела и упала на землю, но рукав выпустила не сразу, и человек невольно шагнул следом. Его товарищ не удержал дверь в одиночку, в щель тут же пролезла голова нептицы, и клюв ударил по плечам, по затылку.

— Ай, тварь проклятая! — закричал поселенец.

Прикрываясь руками, он отбежал. Нептица зашипела, расставила крылья, отыскала Шогола-Ву и пошла на людей.

Один замешкался, второй потянул жердь от сломанной изгороди.

— Что там? — зло крикнул третий, не опуская рогатину. — Бейте их, не жалейте, не то упустим!

Нептицу ударили жердью. Она вскрикнула, раскрыла клюв. Кто-то бросил камень.

Тот, что стоял над лесной девой, тянул к себе лук, и это было плохо.

Шогол-Ву вдохнул. На краткий миг исчезло всё: израненная спина, тётушка Галь на земле, дочь леса, нептица и люди рядом с ней. Всё, кроме человека с рогатиной.

Он выдохнул и шагнул. Зубья вил поймали поперечину снизу.

Мужик дёрнул, пытаясь вызволить рогатину, но Шогол-Ву уже был рядом. Перебросив рукоять вил в левую ладонь, поднял нож.

Противник выпучил глаза, застыл, неловкий и медленный. Хрипя, зажал руками горло и живот. Вилы и рогатина, сцепившись, упали на землю.

Шогол-Ву пнул человека ногой, и тот свалился тоже.

Мужик у дома натягивал лук. Дочь леса повисла на его руке, он ударил локтем. Её зверь выбрался из сарая — опустил белую голову, наставил рога — и бросился вперёд, сшибив поселенца на пути. Тот, падая, закричал.

Безоружные отступили и побежали. Один, сжимая жердь, пятился от нептицы. Шогол-Ву перешагнул через поваленную изгородь и пошёл, стиснув зубы, на того, кто держал лук.

Без товарищей мужик растерял смелость. Руки его заплясали, и лук он отдал, почти не сопротивляясь.

— Пощади!..

Рука с ножом застыла. Мужик вжался в стену, косясь на лезвие у лица.

— Пошёл прочь, — сказал запятнанный, не узнавая собственного голоса. — Бить слабого — низко.

Отвёл руку, и человек, спотыкаясь, побежал.

— Быть слабым — ещё хуже, — докончил Шогол-Ву и посмотрел на дочь леса. — Чего ты ждёшь? Садись на зверя!

Он склонился над тётушкой Галь, взял под локоть.

— Ты тоже. Я помогу.

— Оставь меня, —

покачала та головой. — Что мне терять? Спасайся сам, спаси её...

— Некогда спорить. Нат увёл людей ради тебя. Не ради меня или её. Ты едешь с нами, хочешь того или нет.

Хозяйка охнула, но забралась на спину рогача. Шогол-Ву подозвал нептицу — та всё ещё шипела вслед людям, трясла ушибленным крылом.

— К Высокому Камню, — сказал он. — Нат будет там.

Поехали кружным путём. Не туда, куда увёл погоню человек, а в другую сторону, к берегу Стыни. Может, кто и видел, но до реки их путь не проследили.

— Нужно плыть, — сказал запятнанный, направляя нептицу к воде.

Он хмуро поглядел на тётушку Галь. На дочь леса, которая теперь не могла сидеть прямо — держалась за бок, закусив губы.

— Нужно плыть, — твёрдо повторил он. — К мосту нельзя.

— У хижины лодка, — сказала дочь леса. — Привязана недалеко. Я плыла от Взгорья...

Нахмурившись, она передёрнула плечами.

— Я покажу.

Недалеко от хижины они увидели тела, растерзанные и растоптанные зверем. На куртке того, что лежал грудью вверх, с трудом угадывалось око, запачканное кровью.

— Они поднялись, — сказал Шогол-Ву, приглядевшись. — Ты говорила, этого не будет.

Дочь леса тоже смотрела, хмурясь, и ноздри её раздувались. Но она не сказала больше ни слова. Молча привела к лодке, укрытой под высокой речной травой, молча ждала, пока запятнанный спустит её на воду. Если бы тётушка Галь не помогла, может, он бы и не справился. Когда перевалился через борт, в ушах звенело — не слышно было ни голоса реки, ни ветра, а со спины будто содрали кожу.

Холод коснулся лица. Это тётушка Галь зачерпнула воду, протёрла лоб, щёки. Вернулись звуки.

Рогачи плыли, отфыркиваясь, вскидывая головы. Левому набросили на шею верёвку, чтобы тащил. Дочь леса сидела на носу лодки. Опережая рогачей, легко плыла нептица. На дне лежало весло, ненужное пока.

Плотное тёмно-синее одеяло холма давило. Казалось, оно глушило звуки. Ни пения птиц, ни голосов, и лодка двигалась неслышно. Если и била о борт волна, понижала свой голос до шёпота.

Приди такая тишь в иное время, запятнанный решил бы, Двуликий заплачет. Разгневается, выронит фонарь, тот покатится, громыхая, и огонь падёт на землю. Но было рано для слёз Двуликого.

— Недобрые дни, — сказала тётушка Галь, и слова её повисли глухо, будто меж невидимых стен. — И тепло не идёт. Холода такого давно не припомню, даже первоцветы сгинули, едва успели проклюнуться.

— Я говорила, — откликнулась дочь леса. — Боги просыпаются, и они разгневаны.

— Долго просыпаются, — сказал запятнанный. — Свартин нарушил клятву ещё до поры жёлтых листьев.

— Они спали много жизней и встанут не сразу. Но поднимутся, и горе всем нам.

— Или просто год такой. Ты, милая, скажи лучше, сильно тебе досталось, а? Я слышу, как ты дышишь.