Сын детей тропы
Шрифт:
— И одёжа небось расшита бусинами, а? — спросила она. — Если так, спороть бы.
Шогол-Ву отыскал в мешке нож. Он резал нити и собирал деревянные бусины в ладонь, зелёно-голубые, как вода над жёлтым песком, и бледно-синие, как холм в ясный день.
Дочь леса стояла послушно, отворачивая лицо.
— Ну, долго ждать? — проворчала тётушка. — Ох, а за комнату-то мне и нечем платить! Уж не помню, когда раковины в кармане звенели. Мне-то много не нужно: что выменяю, что соседи принесут, что Нат подбросит...
—
— Хватит, милая, хватит! А то ведь уж думала, не запустить ли руку в подношения. Богов гневить не хочется...
— Богам всё равно. Можно повалить камень, разбить все статуи, затоптать подношения — боги не обидятся. Им дела нет до глупых обычаев, придуманных людьми.
— Тьфу ты! Верь, милая, во что хочешь, а я буду верить в своё. Вот что, верёвку бы нам.
Шогол-Ву ссыпал бусины в мешок, отыскал верёвку, подал дочери леса. Она отчего-то не смотрела на него, опустила голову, укрыла лицо краем платка, а потому пальцы её всё проходили мимо. Он поймал её руку, вложил верёвку и свистнул, подзывая нептицу. Та рылась в земле неподалёку.
— Идти-то можем, а? — спросила тётушка Галь. — Там как, Одноглазый ещё не показался?
— Идём, — сказала ей дочь леса.
Она подала локоть, тётушка Галь взялась за него, и двое пошли к дороге. Рогачи помотали головами и побрели следом. Шогол-Ву прищёлкнул языком, но зверям и дела не было, а верёвку, на которой он хотел их вести, забрала дочь леса.
Та услышала шаги за спиной, обернулась. Высвободив локоть, подошла к рогачам. Обхватила их головы, прижалась, зашептала, уговаривая.
Белый рогач фыркнул, вскинул морду. Дочь леса потрепала его гриву, сказала что-то ещё, и рогачи послушали. Медленно и неохотно, то и дело озираясь, они вернулись к запятнанному.
— Береги их, — сказала дочь леса. — Береги. Как стемнеет, я приду.
Шогол-Ву дошёл до леса, держа руку на спине нептицы. Там, в тихом сумраке, он остановился, расправил плечи. Закрыв глаза, вдохнул и почуял мох на сырых стволах, и талый снег, и запах вечников. Улыбнулся и, не оглядываясь больше, побрёл неторопливо.
Он развёл костёр в ложбине, меж упавших стволов, на кратчайшем пути от камня к озеру, как условился с дочерью леса. Здесь она отыщет его, если не заплутает в темноте.
Над головой сплетались вечники, такие старые, что кроны их давно стали одним целым. Было сумрачно и тихо — ещё более сумрачно и тихо, чем в полях под тёмным холмом. Потрескивал огонь, ломая хворостины, вздыхали рогачи, собирая мёрзлые ягоды, вот и все звуки.
Нептица охотилась. Погоня увела её прочь, так далеко, что и слышно не было. Позже она вернулась, повеселевшая, и села чистить клюв, но замерла с поднятой лапой, пригляделась к рогачам. Подошла: ей хотелось понять, что они ищут, что собирают с земли мягкими губами.
Разглядев,
Шогол-Ву, прищёлкнув языком, бросил кусок мяса. Нептица съела и подошла, выпрашивая ещё. Она получила два куска, остальное Шогол-Ву замотал в полотно и вернул в мешок.
Собрав неспешно охапку мягких игл, он лёг у огня. Устроился так, чтобы меньше чувствовать боль, и закрыл глаза.
Когда пришло время Одноглазого, он услышал шаги. Двое шли через лес, вели рогача в поводу. Шогол-Ву поднялся и пошёл навстречу.
Он прислушивался, ловя голоса, узнал их и перестал таиться.
— Друг мой Шогол-Ву! — радостно воскликнул человек, расставляя руки, будто хотел обнять, но тут же опустил их, похлопав себя по бокам. — Видно, Трёхрукий решил загладить вину. И я ушёл, и тебе удача улыбнулась... Пошли к камню!
Дочь леса осталась у костра. Запятнанный вёл человека, и тот спотыкался на каждом шагу, но не умолкал.
— Да, вот за тётушку я тебя расцеловать готов! Она всё ворчит, мол, пожила своё, но как подумаю, что с ней сделать могли... И врагу бы такой смерти не пожелал. Так что три жёлтых я тебе с радостью отдам, ты их честно заслужил, друг мой!
— Ты обещал половину.
Человек призадумался.
— А припомни-ка, — с надеждой спросил он, — я богам сулил долю от всей награды или только от своей части? Если, скажем, я тебе честно отдам половину, из своих расплачусь с богами, а потом ты со мной поделишься, а?
Шогол-Ву промолчал.
— Я тебе большую половину дам, тридцать жёлтых, чтобы легче делить. Ну, что скажешь?
— С богами не торгуются.
— Торгуются, не торгуются — нам это дело трудов немалых стоило. Скажешь, нет? Я чуть жизнь не отдал, ты тоже. Сам же говоришь, три жёлтых мало за такое — твои слова, не мои. Я думаю, и боги нас обирать не хотят, да как они знать-то дадут?
Человек подождал ответа.
— Ну, чего молчишь? А если я тебе тридцать, а ты мне десять?..
Он развёл руками и закончил сердито:
— Да ты сам не знаешь, чего хочешь. Чтобы и богам отдать почти всё, и тебе половина от целого осталась — так, друг мой, не выйдет!.. Ну хорошо, это мы после решим. Награду ещё получить надо.
Человек немного помолчал, раздумывая, и вновь повеселел.
— Нет, как с тётушкой удачно вышло, а? Я всё голову ломал, как бы встретиться. Думал, тебе ума хватит до камня добраться, да тут ещё поди найди друг друга. Проезжаю, значит, мимо постоялого двора — о! Шаль за окном болтается. Наш знак, всегда так делаем. Я темноты дождался, камешек...