Сын дракона, внук дракона
Шрифт:
Задунайский поклялся, что через пару дней установка будет готова к использованию, чем поставил меня в тупик. Надо установку проверить в работе. Кто этим займется? Кому я могу безоговорочно доверять, но при этом не слишком дорожу этим сотрудником… Вообще, рапорт Задунайского породил у меня глубокую тревогу. На первый план со всей очевидностью выплывала нелегкая проблема сохранения тайны. Причем не столько от чужих, сколько от своих. С некоторых пор я решительно перестал доверять даже собственным заместителям. Друзей, понятное дело, у меня быть не могло. Груз ответственности и собственной значимости облек мои плечи подобно императорской порфире, одновременно возвысив и придавив. Я немного поразмыслил и принял решение поручить охрану установки М.,
Уладив различные мелочи, я отправился в клинику. Нет, я не заболел. И операции, которым я намеревался подвергнуться, носили промежуточный характер между хирургическими и специальными. Тем более, что проводить их должен был неизменный Задунайский.
Прежде всего я потребовал, чтобы он вживил мне то самое магическое кольцо телепатии. Мне надоело постоянно обращаться к нему. Лучше всего, если эта способность станет врожденной. Бедный оборотень глаза выпучил, когда я поставил перед ним задачу. А уж при виде составленного мною меморандума и вообще окаменел, как при встрече с василиском. Сначала Задунайский начал трепыхаться, утверждая, что подобное невозможно, что человеческий организм неизбежно отторгнет чужеродный предмет, тем более принадлежащий Миру Магии. Пришлось напомнить ему, что я не человек, а генерал-порутчик. Сцепив клыки, Задунайский согласился, правда успел заметить, что снимает с себя ответственность за последствия операции. Я его успокоил, заверив, что за все буду отвечать сам. Его дело десятое — исполнять приказы.
Операция оказалась долгой и болезненной. Конечно, я не мог допустить наркотического беспамятства. Нет, я, разумеется, доверял Задунайскому, но ведь и кроме него могут найтись желающие воспользоваться моей временной беспомощностью, видя в ней благоприятный шанс. Не стоит вводить людей, а тем более вампиров, в искушение.
Когда я поднялся с операционного стола, прижимая к груди закутанную в толстую повязку руку, больше всего меня занимала противная, сосущая боль в свежей ране. Остальные проблемы как-то ушли в тень. Поэтому я сначала не обратил внимания на странные изменения окружающего мира. Я начал смотреть совершенно иными глазами. Говорят, что собаки не различают цветов и потому воспринимают все иначе, чем мы. Не знаю. У меня разом изменились зрение, слух, обоняние. Я словно попал в чужую страну, где все незнакомо и непривычно, все тревожит и раздражает. От странных запахов кружится голова и свербит в носу, почему-то все время слезятся глаза, отчего ты смотришь будто сквозь толстое мутное стекло, в ушах постоянно звучит надоедливый, утомляющий комарины звон. Земля плыла и качалась под ногами, каждый шаг приходилось тщательно рассчитывать, поэтому мои движения были неестественно замедленными и осторожными. Кое-кому могло показаться, что я просто просто пьян, хоть я во рту маковой росинки не держал. Поэтому я искренне обрадовался, когда Задунайский сообщил, что к остальным операциям ему надо подготовиться получше да и вообще разобраться, осуществимы ли они. Отсрочка пришлась как нельзя кстати.
Отложив мысль о дальнейшем самосовершенствовании, я решил занятся делами прозаическими и бюрократическими — очередной реорганизацией Управления. М. прибыл немедленно, как всегда аккуратный и собранный, держа в руках пухлую красную папку. Все-таки и Малюте, и Андропову при их показной элегантности не хватает неуловимого шарма, веющего от М.
— Садитесь, — радушно пригласил я. — Разговор может оказаться долгим.
— Благодарю, — кивнул М.
Я помедлил. С чего начать нелегкий разговор я представлял плохо. Предложения нарушить пяток-другой законов еще не стали для меня обыденными и привычными.
— Сначала я хотел пригласить вас, чтобы спросить: удовлетворены ли вы работой Управления. А потом внимательно слушал бы ваши рассуждения, втихую радуясь собственной прозорливости, ибо вы подтвердили бы мои догадки. Хотел было, но решил, что поступить так будет недостойно ни вас, ни меня самого. Поэтому я решил задать вам несколько неожиданный вопрос. Кем вы себя считаете в первую очередь: военным или христианином?
Я добился своего, от удивления М. чуть не уронил папку, однако быстро справился с удивлением.
— Вы полагаете эти понятия несовместимыми?
— Первое подразумевает постоянное и многократное нарушение заповеди «Не убий». Есть и другие, не менее важные отличия.
— Не новая постановка вопроса, — кивнул М. — Воинство христово…
— Простите, что перебиваю вас. Только не следует говорить о войнах во славу креста и победах над неверными. Вы сами превосходно знаете, что наиболее упорные и кровопролитные войны шли как раз между правоверными христианами. Еще раз прошу прощения, что прервал вас.
— Увы, в ваших словах горькая правда.
— Но вы так и не ответили на мой вопрос. Признавайтесь.
М. без колебаний отрезал:
— Солдат на службе Ее Величества… То есть… Солдат!
Я сделал вид, что не заметил его оговорки, но для себя ее накрепко запомнил. Не доверяй и проверяй!
— Значит, выше всего вы ставите повиновение приказам?
— Да. Если…
— Интересное словечко. В каком уставе вы его вычитали?
М. натянуто улыбнулся.
— Если приказ не является преступным.
— А решать это собрались вы?
— Ведь исполнять его мне.
— Черт бы побрал вашу хваленую демократию, — обозлился я. — Этак если каждый подчиненный начнет рассуждать и размышлять, то на само исполнение приказов у него не останется времени. Армия развалится. Запомните М., у нас не секретная служба Ее Величества, у нас свои законы!
— Я постараюсь, — кротко кивнул М.
— Сказано: «Солдаты должны беспрекословно выполнять приказы своих командиров во имя мира и всеобщего спасения. Пусть сам государь и запятнал себя несправедливостью, но он военачальник. Приказ начальника делает солдата невиновным в совершенных государем злодеяниях».
М. так и подскочил.
— Я не советовал бы произносить эти слова во всеуслышание.
— Почему?
— Мы сражались против Гитлера.
Я торжествующе усмехнулся.
— Вот здесь вы ошибаетесь. Если Гитлер и говорил нечто подобное, это отнюдь не было его собственными мыслями. Он лишь процитировал сказанное за тысячу лет до него одним из столпов христианского богословия.
— Неужели?
— Впервые эти слова произнес блаженный Августин. Так что воинская дисциплина, беспрекословное исполнение приказов есть добродетель не только специфически воинская, но и общехристианская. Я не сомневаюсь в вашей исполнительности, но спрашивал вас, чтобы выяснить, будете ли вы подчиняться моим приказам, внимая лишь требованию устава, либо, следуя внутренним императивам.
М. оскорбился.
— Вы усомнились?
— Ничуть.
— Тогда зачем?
— Чтобы выяснить, до каких пределов вы пойдете со мной.
— Какое непомерно длинное вступление! И все ради того, чтобы узнать о моем мнении относительно создания службы внешней разведки! Можно было просто взять у меня эту папку.
Да, он расплатился со мною сполна и то же монетой. Полагаю, вид генерал-порутчика с разинутым ртом особенно забавен.
Я машинально принял означенную папку, пребывая в состоянии некоторой остолбенелости. Но в то же время я отчетливо понял, что слишком долго нам вместе с М. не работать. Излишне проницательный подчиненный — это мина замедленного действия, которая рано или поздно, но обязательно взорвется и уничтожит тебя. Однако лишь круглый идиот на этом основании попытается немедленно избавиться от такого подчиненного. Подлинная мудрость заключается в том, чтобы использовать его до последней возможности и лишь тонко уловив решающий момент выкидывать становящегося реальной опасностью конкурента. Значит, пока мы вместе. Пока.