Сын дракона, внук дракона
Шрифт:
— То-то, — и начальственная голова исчезла.
Разговор кончился ничем. Нет, вру. Я завершил беседу в твердой уверенности, что глава службы безопасности работает на сторону. Измена! Теперь понятно, почему большинство моих акций заканчивались оглушительным провалом. Если предательство свило гнездо на самом верху, то я почти бессилен. И стал понятен намек ифрита. Наш разговор окончательно укрепил мою решимость создать собственную разведку. Вот только засветился я по-глупому. Ничего, вывернемся. И наплевать на все запреты! Интересы государственной безопасности выше личных амбиций и тем более бумажных законов.
Впрочем, из своего кабинета я вылетел бледно-зеленый от бешенства и сразу направился во владения Малюты. Надо же хоть как-то отвести душу.
Малюта даже в специфических
— Хотите лично присутствовать? — приветливо улыбнулся он, разглядывая отполированные ногти.
— Детское любопытство, — буркнул я, понемногу остывая. — Как они?
— Признаются помаленьку. Только вот водяной… — Малюта вздохнул.
— Что водяной?
— Хлипок оказался.
— Но показания дать успел?
— Успел.
— И ладно. А ифрит?
— Упрямится.
— Давайте глянем.
Все-таки Малюта остался в душе консерватором. Он решительно не признавал современных технических новаций и упрямо цеплялся за старые испытанные средства. Особенно помогали разговорить ифрита водные процедуры — как всякий огненый демон ифрит воду на дух не переносил. Поэтому Малюта изощрялся. Сначала по капле капал на выбритую макушку святую воду. Потом решил, что чем больше воды, тем лучше, и принялся вливать кипяток ведрами через воронку прямо в хобот ифрита. Не уверен, что здесь он был прав. С одной стороны вода, но с другой-то — кипяток! Интересная проблема, заслуживающая детального рассмотрения. В конце концов Малюта решил дать ифриту еще больше воды и засунул его в бочку со святой водой и святым же льдом. А верности ради на бочку наложил печати Соломона, которые делали бесполезными любые попытки вырваться. К своему удивлению я застал здесь же отца Томаса. Скромно потупившись, Торквемада объяснил, что приглашен Малютой, как специалист по работе с мусульманскими демонами. Молодцы. Я не учел этого!
Я подошел к бочке, из которой торчала посиневшая башка демона. Чтобы тот не сбежал, Малюта приколотил его уши серебряными гвоздями к дубовой клепке.
— Ну, как? Не надоело? — ласково спросил я.
Тот молчал, бешено вращая матово-красными глазами.
— Молчит, проклятый, — скупо прокомментировал Торквемада.
Ифрит громко расхохотался.
— Болваны! Настанет час — все вы согнетесь под священной стопой солнцеликого, опоры ислама и демократии, многопобедного, яркоблистающего Азият-баши! Гяуры! Вас приведут к покорности, как предков ваших тумены Батыя! Вы падете в пыль перед зеленым знаменем пророка!
Я плюнул в бесстыжие глаза.
— Это вас приведут к покорности, неверные собаки!
— Ваши воеводы уже ищут благосклонности высокосановного, десницы Аллаха, благоначального Азият-баши!
— Какие воеводы?! — вскинулся я.
Однако ифрит напрягся, рванулся, оставив кровоточащие клочья ушей на бочке. Малюта растерянно присел. Зато Торквемада, ничуть не испугавшись, поднял серебряное распятие и начал громко читать охранительную молитву. Впрочем, он зря старался, ифрит пренебрег им. Надувшись, демон выпустил струю жидкого огня прямо мне в лицо. Мгновенно занялась форменная рубашка, затлели волосы. Я не успел даже испугаться. Но ведь дракону огонь — дом родной! Неведомая сила приподняла меня, я ощутил прилив сил.
Трубно зарычав, я в ответ дунул черным огнем. Ифрит пронзительно заверещал, когда пламя коснулось его. Я оказался сильнее! Когда пламя погасло, я кинулся на ифрита и вонзил когти в дряблую кожу. Демон слабо трепыхнулся, когда мои челюсти сжали его глотку. Кровь оказалась восхитительно сладкой…
Так неожиданно завершился день.
ПРОБЛЕМА ВЫБОРА
Я всегда был последователен, логичен и справедлив. Самое главное
— не создавать себе ни малейших привилегий. Я начал кампанию по устранению человеческого элемента из рядов Тринадцатого Управления, как источника слабости и предательства, я обязан довести ее до конца.
Впрочем, я не хотел полностью лишаться преимуществ человеческой ипостаси. До разговора с Задунайским я еще не представлял себе ясно всех выгод принадлежности двум мирам, однако интуиция подсказала мне единственно верное решение. Не пытайтесь ловить меня на слове, я превосходно помню все, что говорил о бастардах, принадлежащих двум вселенным. Мы должны четко различать положение и устремления. Для меня это становилось тяжкой обязанностью, неприятным долгом, связанным с моими служебными функциями. Выродки получали извращенное удовольствие, циркулируя между мирами, а я страдал, молча сцепив клыки.
Мы долго беседовали с Задунайским о том, как нам лучше подготовиться к предстоящим схваткам. Гипотезу Восьми Миров и переходного НИЧТО он уже излагал, а сейчас грохнул мне на стол объемистый конволют, обильно уснащенный формулами и малопонятными фразами типа «ротор вихря временного вирла не вполне представимой обратной фазовой решетки…» Б-р-р…
Однако при устном изложении теория показалась мне понятной и не лишенной рационального зерна. Все сводилось к ступенчатому усложнению мировой матрицы. Исходным пунктом Задунайский принимал Большой Взрыв. Первым шагом было существование Праяйца нулевой размерности. Вторым — разделение света и тьмы, добра и зла. Появилась двоичность, диалектичность природы. Однако после этого разделение пространство еще не имело привычного нам облика. Нельзя сказать «изотропность» если нет никаких свойств. «Да будет свет»… И стал свет… М-да.
После двойки следует четверка — происходит новое деление. Мы получили четыре стихии, четыре первоэлемента, четыре стороны света, четыре координаты. Наша Вселенная полностью оформилась, живи и пользуйся. К сожалению, природа на этом не остановилась, хотя и могла бы. На смену четверке появляется восьмерка. После сдвигания Вселенной в перпендикулярном направлении возникли Восемь Миров, каждый со своими законами и правилами. Восемь Вселенных плюс НИЧТО. Здесь Задунайский разводил руками и невнятно мычал. У него не было даже предположения, что представляет собой это самое НИЧТО. Может непереработанные остатки четырехмерности, а может наоборот зародыш следующего акта деления и прообраз шестнадцатимерности. Когда я попытался уточнить, а что именно представляет из себя эта самая шестнадцатимерность, Задунайский лишь жалостно трепыхнулся. Единственно, что он мог предположить — удвоение количества миров за счет инверсии времени, образование взаимосвязанных пар «мир-антимир». Полностью физику антимира он описать не смог, так как не был специалистом-ядерщиком. Ясно было одно: инверсия времени повлечет гораздо более обширные последствия, чем кажется на первый взгляд. Смена векторов элементарных токов, например, превратит все частицы в натуральнейшие античастицы, а там — полный ба-бах!!!
Практическим выводом из многомудрых объяснений была созданная Задунайским установка для путешествия по Восьми Мирам. Каким-то образом она сворачивала наше пространство в то самое НИЧТО. Сильно подозреваю, что сам ее автор не разобрался до конца, как машина работает. Во всяком случае использование в качестве обязательного момента «парения духа» не вызвало у меня прилива энтузиазма. Не знаю, что подразумевал под этим Задунайский, но я в очередной раз убедился, что начальник технического отдела — неудержимый романтик. Впрочем, я твердо знал — оборотень не склонен к пустым разглагольствованиям и произнесению красивых фраз. Даже говоря о бессмертной душе, он наверняка подразумевает нечто до предела приземленное.