Сын Екатерины Великой. (Павел I)
Шрифт:
Но был ли способен последний на такую ужасную оплошность? Так или иначе, но в первых числах марта Павел стал кое-что подозревать. Его опасения были очень неопределенны, потому что иначе он бы не задумался и не замедлил покарать виновных, кто бы они ни были, и для этого ему не нужно было и Палена. Мы знаем, что для него личность не имела никакого значения. «У меня все Безбородко!»
Между тем он начинал терять доверие к курляндцу, до такой степени, что, без его ведома, решился вернуть в Петербург Аракчеева и Линденера, так безрассудно удаленных им от себя. Один находился в своем имении Грузине, другой – в Калуге. Безумием было, однако, воображать, что его письма к ним могут ускользнуть от с. – петербургского военного губернатора. Пален их перехватил и, воспользовавшись тем, что император не известил его об их отправлении, сделал вид, что считает их фальшивыми. Не без некоторого смущения Павел принужден был сознаться в том, что ему хотелось скрыть; письма были посланы вновь; но на этот раз Пален отдал распоряжение,
Павел и вообще не отличался благоразумием, а среди его приближенных оставались только предатели или глупцы. «Если бы мы имели малейшее подозрение, говорил впоследствии Кутайсов Коцебу, то стоило бы нам только дунуть, чтобы разрушить всякие замыслы», и он будто бы дунул на раскрытую ладонь. Имея в руках все средства быть осведомленным, бывший цирюльник не знал ничего. По очень распространенным слухам, накануне покушения он получил письмо со всеми подробностями заговора, но не прочел вовремя этой записки или удержался воспользоваться этими сведениями, потому что князь Зубов, которого он надеялся иметь своим зятем, был указан как один из главных заговорщиков. Но Коцебу говорит, что эта легенда распространилась из-за нераспечатанной записки, которая будто бы была найдена у любимца Павла, когда пришли его арестовать после смерти государя; он не потрудился ее распечатать, потому что принесший ее лакей княгини Ливен передал ему ее содержание, самое обыкновенное. Читатели Монтеня могут, впрочем, найти основание этой басни в главе IV (книги II) его Essais, где приведены многие случаи подобной небрежности, имевшие роковые последствия.
Возвратившийся в феврале в Петербург, после четырнадцатимесячного удаления в Украйну, Андрей Разумовский тоже, говорят, узнал о заговоре до его приведения в исполнение, но уже слишком поздно, чтобы его предупредить. Графиня Головина, со своей стороны, была уверена, что Беннигсен, приехавший навестить ее мужа за несколько дней до совершения злодеяния, непременно открыл бы ему этот замысел и таким образом дал бы возможность предостеречь Павла, если бы не вышло гак, что вследствие тяжелой болезни граф был лишен возможности его выслушать. Совершенно недопустимо, чтобы приготовившийся выступить во главе заговорщиков и, как мы увидим, с холодной решимостью выполнивший свое дело генерал мог иметь намерение, приписанное ему этой женщиной.
Наконец, сама княгиня Гагарина была заподозрена в том, что знала о готовящемся событии и хранила про себя эту тайну, делая в то же время принцу Евгению Вюртембергскому загадочные предостережения, сопровождавшиеся еще более странными предложениями покровительства. Племянник Марии Федоровны действительно говорил, что получал указания и предложения в таком смысле от одной молоденькой и хорошенькой женщины, которую он называет царской фавориткой. Но совершенно неправдоподобные в изложении Гельдорфа подробности инцидента приемлемы с трудом даже в подлинном рассказе. Принц говорит, что познакомился с этой покровительницей в доме князя Лопухина, ее отца, и между тем далее заявляет, что не мог узнать, кто она такая, и тщетно расспрашивал об этом императрицу! С другой стороны, фаворитка Павла не имела никакой причины скрывать от любимого человека опасность, которая угрожала и ей вместе с ним, и в то же время в случае катастрофы у нее не оставалось ни малейшей возможности покровительствовать кому бы то ни было.
Как ни были распространены сведения о заговоре, они ускользнули от многих обитателей Михайловского замка и его окрестностей. Все поступки Павла, которые мы можем проследить почти час за часом в последние дни его жизни, тоже до очевидности доказывают, что пробужденное в нем недоверие и беспокойство до самого конца не выливалось в определенную форму. Настроение государя не носило отпечатка сильной тоски. Напротив! Несмотря на свойственную ему изменчивость настроения, Павел перед смертью был веселее и приветливее обыкновенного. Утром в роковой день он застал свою супругу в постели, назвал ее «мой ангел» и принес ей подарок, который, он знал, будет ей приятнее самого драгоценного украшения: чулки, вышитые воспитанницами Смольного института. После этого он в ее присутствии играл с младшими детьми. В своем укрепленном дворце, окруженный людьми, которых один его взгляд приводил в трепет, он считал, что может презирать всех своих врагов. Его мать сказала ему: «Vous ^etes une b^ete f'eroce, si vous ne savez pas, qu’on ne bataille pas contre les id'ees avec des canons». [10] Он сделал опыт и после четырех лет царствования вспоминал с удовольствием эти слова, прибавляя: «Je ne sais qui de nous deux, maintenant, est, je ne dis pas f'eroce, mais b^ete». [11] Его поведение, его речи и в особенности возвращение Аракчеева и Линденера могли, однако, заставить Палена ускорить исполнение заговора.
10
«Вы дикое животное, если вы не знаете, что с идеями нельзя сражаться посредством пушек».
11
«Я не знаю, кто из нас двоих теперь, я не скажу – дик, но глуп». – Миркович. Автобиография.
Назначенный сначала после Пасхи, приходившейся в этот год на 24 марта, он был потом перенесен на 15-е, из-за того ли, что заговорщики более полагались на полк, который должен был в этот день занимать караул в Михайловском замке, или потому, что они хотели связать символически свое покушение с днем смерти Цезаря. Наконец решили выиграть еще четыре дня. Пален утверждал потом, что это было сделано по распоряжению Александра, который назначил для несения главного караула 11-го марта 3-й батальон Семеновского полка, как более, по-видимому, сговорчивый, чем какой-либо другой, и сохранилась записка великого князя, определенно указывающая на его сообщничество. Доказательств этого сообщничества чрезвычайно много, а ожидавшийся в ночь с 11-го на 12-е марта приезд Аракчеева мог тоже повлиять на решение заговорщиков. Было условлено, что около полуночи они отправятся в Михайловский замок, куда примкнувшие к заговору гвардейские офицеры должны были в это же время привести несколько батальонов. Застигнутый во время сна Павел услышит приговор о свержении его с престола, а тогда уже можно будет подумать, что дальше делать…
Глава 16
Ночь на 11 марта
В воскресенье 10-го марта был в Михайловском замке концерт и ужин. Госпожа Шевалье пела, но Павел, по-видимому, не обращал внимания на ее рулады. В этот вечер он был в своем самом худшем настроении. Императрица казалась беспокойной. Великий князь Александр и его супруга, видимо, разделяли ее беспокойство. Между концертом и ужином государь, по своему обыкновению, удалился, но все заметили, что его отсутствие длилось долее обыкновенного. Вернувшись, он остановился перед государыней, стоявшей около входной двери; он уставился на нее, насмешливо улыбаясь, скрестил руки и тяжело дышал, что было у него обыкновенно признаком гнева, и прекратил эти угрожающие приемы лишь для того, чтобы повторить то же самое в следующий момент перед своими двумя старшими сыновьями. Потом он подошел к Палену, сказал ему на ухо несколько слов и прошел в столовую. Принц Евгений Виртембергский испугался и спросил госпожу Ливен:
– Что это значит?
– Это не касается ни вас, ни меня, – ответила она сухо.
Гробовая тишина царила за столом. После ужина императрица и великие князья хотели поблагодарить государя, по русскому обычаю. Он оттолкнул их и быстро прошел к себе. Императрица заплакала, и все разошлись, глубоко взволнованные.
На другой день, рано утром, патер Грубер стоял у входа в кабинет государя, ожидая своей очереди для аудиенции. С некоторых пор он приходил каждое утро, и разумеется не для того, чтобы обсуждать с государем, как предполагали, поднятый вопрос о соединении церквей, католической и православной. Вернее, он говорил ему о первом консуле и о подготовке совместных действий с Францией. Но Пален опередил иезуита на приеме у его величества, и ему не хотелось, чтобы в этот день Павел принимал этого посетителя. Патер Грубер слишком заинтересован в сохранении режима, благодаря которому он удостоился такой высокой чести. Поэтому аудиенция министра продолжается долее, чем когда-либо. Портфель Палена полон разных дел, и он вынимает один рапорт за другим; наконец, видя, что время парада приближается, а он еще не кончил, Павел начинает терять терпение:
– Это все?
– Да, но там еще патер Грубер.
– У меня нет времени!
И иезуит не был принят.
На параде было заметно отсутствие обоих великих князей, Александра и Константина. Император был все еще мрачен. Однако он не наложил ни одного взыскания; но Пален приказал всем гвардейским офицерам собраться у него после парада. Он заставил их ждать целый час, так как был задержан государем, потом обратился к ним со следующей речью:
– Государь поручил мне вам передать, что он в высшей степени недоволен вашей службой. Каждый день, при всевозможных обстоятельствах, он замечает с вашей стороны небрежность, леность, нерадение к его приказам и общее отсутствие усердия, которых он не может терпеть долее. И вот мне приказано вам объявить, что если вы совершенно не измените своего поведения, он вас отправит в такое место, где и костей ваших не сыщут. Идите по домам и старайтесь в будущем служить лучше.
«В такое место, где и костей ваших не сыщут». Эта метафорическая угроза была вполне в духе Павла. Однако, очень возможно, что в этот день, желая повлиять на воображение тех, к кому он обращался в целях скорейшего исполнения предполагаемых намерений. Пален говорил от имени государя, не получив на то распоряжений. Павел, любивший бранить и запугивать, обыкновенно никому не передавал такую приятную для него самого обязанность, и ничто не указывает, чтобы в тот момент он пожелал это сделать. Во время парада он не выказал никаких признаков возбуждения, и, пока его министр угрожал таким образом от его имени, государь мирно совершал свою обычную прогулку верхом в сопровождении Кутайсова. Вернувшись к обеду, он казался даже совсем спокойным после вчерашнего гнева, веселым и в очень хорошем настроении. Встретив Коцебу в вестибюле дворца, он попросил его составить подробное описание его нового жилища, разговаривал с ним о статуе Клеопатры, копии с оригинала, находящегося в Ватикане, которую он заказал для главной лестницы, и приятно изумлял писателя своей любезностью и веселостью.