Сын эпохи
Шрифт:
В свою очередь и Тихон Харитонович, поклонившись будущей снохе, поблагодарил её.
— Согласны ли родители невесты дать дочери своё родительское благословение? — обратилась Василина к Марии Трофимовне и Евдокиму Назаровичу.
— Согласны, — ответила за себя и мужа Мария Трофимовна.
— Ну, раз согласны, дарим мы красавице-невесте колечко не простое, а золотое. Носи себе на радость да подружкам на зависть. А жених сейчас покажет вам своё умение.
Алексей ловко вбивает гвоздь в порог дома, и дарит будущему тестю молоток,
Будущей тёще Алексей дарит пряник сладкий, чтобы свадьба прошла гладко.
— Теперь пора и к столу, — сказала Василина. — Примите от нас вина заморские, да мёд волшебный…
Вскоре и свадьбу сыграли. Привёл Алексей Галю в родительский дом. Работящая Галя, всё в её руках спорится. И в большом с колоннами доме помещика ценили Галю и уважали за это.
Безугловский помещик ладил с крестьянами. Они на него не были в обиде. Все свои земли раздал помещик крестьянам на условии, что одна десятина из трёх обработанных и каждый третий сноп сжатого хлеба идут в его счёт.
Единоличных хозяйств в селе было мало. Крестьяне в основном объединялись в два-три хозяйства. Но даже в урожайные годы они собирали по тридцать-сорок пудов зерна с десятины, что, конечно же, было мало, и многие из них уходили на заводы, на шахты Донбасса.
Алексей возглавляя группу таких же непримиримых, как он сам, односельчан, уводил их на работу на ближайшие шахты.
Всякий раз, получив заработанные деньги, они возвращаются в село и после короткого отдыха снова отправляются на поиски работы.
Завтра, ранним утром, Алексей уведёт товарищей в Лисий буерак, а сегодня, поздним вечером, сидит с Галей у плетня на им же сколоченной лавке. Из-за тёмного леса медленно выплывает большой, пока ещё бледный, диск луны. Галя не сводит с него своих глаз.
— Праздник большой скоро, — чуть слышно произносит Галя.
— Какой это?
— Петра и Павла. Петров день. С Петрова дня начинают темнеть ночи. Девки с вечера в поле пойдут, солнце караулить. Песни про любовь до рассвета петь будут, про измену, — Галя покосилась на Алексея, — про тоску.
Алексей обнял Галю. — Жалеешь, что рано замуж вышла?
— Нет, Алёша, — Галя склонила голову на плечо мужа, — нет, не жалею. Мне хорошо с тобой. Просто вспомнилось, как костры жгли, всю ночь гуляли. Весело было. — И, помолчав, добавила, — не уходи, Лёша, побудь дома, со мной.
— Нельзя, Галочка, нельзя. Хлопцы собрались. Верят они мне. Не поведу в этот раз, хозяин шахты других наймёт.
В Петров день сошлись и съехались к Данилкиным ближние и дальние родственники. Наступил конец Петровского поста, и Данилкины устроили, как водится, праздничное застолье. В таком застолье участвуют только женатые и старики.
— Кум Тихон, что это Алексея не видно?
— На шахтах он, — ответил глава семейства. — На Петров день обещался быть, да вот, что-то нету.
— Не случилось бы что, — перекрестилась на образа Евдокия Семёновна. — Спаси и сохрани нас, Царица небесная, заступница наша.
— Ну, будет тебе, будет! — оборвал её Тихон Харитонович.
— Работал бы дома, помощником тебе бы каким был! Нет же, дались ему эти шахты.
— Полынины пришли?
— Евдоким с кумом на подворье, трубки курят, а сваха у Гали.
Галя с утра не выходила из своей комнаты.
Вошла Мария Трофимовна, мать Гали, и, стараясь не привлекать внимания мужиков, зашептала на ухо Евдокии Семеновне:
— Сваха, готовь тёплой воды, а я быстренько сбегаю за Марковной.
Евдокия всплеснула руками. — Да ведь нет её, Марковны! Нет! Вчера ещё к куме ушла, сама видела, я с ней ещё говорила!
— Как это ушла? — оторопела Мария Трофимовна. — Что ж теперь делать?
— Постой, постой! Я Настю пошлю. Настя! Настя! Беги быстро к Алексеевне да скажи, чтобы немедля здесь была!
— Что сказать-то? Что надо?
— Беги, беги! Скажи, чтоб здесь была!
Тихон Харитонович, глядя на женщин, что-то смекнул, вздохнул глубоко, крепко сжал губы, и вышел на подворье. На душе отчего-то стало неспокойно.
— Надо же, — сказал он самому себе, покачивая головой, — надо же!
Весь день с высокого безоблачного голубого неба льётся знойная лавина июльского степного солнца. Горячий воздух неподвижен. Серая лента дороги тянется от горизонта к горизонту. По дороге скорее бредут, нежели идут, в одиночестве, парами и небольшими группами по двенадцать изнурённых жарой молодых людей. Получив расчёт на шахте, они возвращаются в село, чтобы через неделю-другую снова уйти на заработки. Устали. Перед глазами, по обе стороны дороги, степь бесконечная, однообразная, серая. Лишь кое-где, как видение, как мираж, два-три деревца, да зелёный островок терновника, и снова степь, степь без конца и края.
— Алексей, — нарушил молчание Фёдор Осыка, — в последнее время мы заметили, что ты вроде бы меняться стал. Замкнулся что ли, куда-то после работы ходишь, чего-то нам не договариваешь.
Алексей усмехнулся в усы и поправил прядь своих волос.
— До баби вш ходе! — хохотнул Васыль Овчаренко.
— До бабы? — Не-е-ет, — серьезно ответил Алексей, — я от своей Гали никуда, ни к кому не хожу.
— Это ты до бабы ходишь! — съязвил Васылю Яков Осыка, брат Фёдора.
— До яко!? — изумился Овчаренко, нисколько не обидевшись на Якова. — До Фроськи? Та то ж я не до не! ходжу, а по самогон! Самогон в не! добрячий! Ну, справдь ну, як ото тобi небо!
— Пекучий, что ли? — засмеялся Егор Коваленко. Егор хорошо знал слабость Васыля к самогону.
— Та нi, чистий! Голубий!
— Лёша, если, конечно, не нашего ума дело, — вернулся к начавшемуся разговору Фёдор, — тогда, конечно.
— Почему не вашего? Вполне вашего, — ответил Данилкин.