Сын графа Монте-Кристо
Шрифт:
— Об этом мы поговорим потом, а теперь — дальше в путь.
Опасное путешествие по крышам возобновилось. Вдруг Фанфаро остановился и сказал:
— Мы дошли до конца квартала.
— Дело скверное,— пробормотал Жирдель.
— Надо добраться до водосточной трубы и по ней спуститься.
— Тебе хорошо говорить, а какая же труба выдержит вес моего тела?
Фанфаро смутился: об этом он и не подумал вовсе.
— В таком случае,— продолжал он после небольшого раздумья, — доберемся до какой-нибудь мансарды и влезем в окно.
— А если в этой мансарде жильцы?
— Мы откровенно объясним им наше положение, не попадем же мы прямиком в полицейскую префектуру.
В этот самый момент послышался звон разбитого стекла: Жирдель, наступив на вделанное в крышу окно, продавил его и провалился.
— Смею заметить — я никак не ожидал, что мои гости будут приходить ко мне этим путем,— сказал кто-то, и из оконца высунулась рука, с сальной свечой. — Позвольте посветить вам, по крайней мере.
— Бобишель, да это ты? — с восторгом заметил Фанфаро.
— Конечно… добро пожаловать, мои голубчики!
— Но мы были убеждены, что ты убит,— произнес Жирдель.
— Я жив и здоров,— ответил Бобишель,— Робекаль только ранил меня, и я целую неделю пролежал в ремирмонской больнице. Вчера я прибыл в Париж, поселился в этом доме и завтра собирался начать разыскивать вас. Но кому или чему обязан я вашим любезным посещением?
— Прежде всего — полиции,— ответил Фанфаро,— они гнались за нами по пятам, и мы бежали по крышам домов…
— Но за что же вас преследуют? — тревожно спросил Бобишель. — Не участвуете ли вы в заговоре, о котором теперь везде говорят?
— Может быть,— сказал Жирдель.
— Что бы заодно и меня пристроить к этому делу? Я теперь, кстати, без места и занятий.
— Будет сделано, голубчик,— серьезным тоном сказал Фанфаро.
— А как поживает Перепелочка? — спросил, немного помолчав, клоун.
— Она жива и здорова,— ответил Жирдель, добавив: — но обо всем этом мы поговорим завтра. Ложись спать, Бобишель, у тебя, небось, и так глаза слипаются, а нам с Фанфаро надо еще кое о чем потолковать.
Бобишель растянулся на своем жестком ложе и скоро крепко заснул.
— Теперь, Фанфаро,— обратился к гимнасту Жирдель,— открой мне свое горе. Я убежден, что оно велико: ты совершенно изменился, голубчик! Доверься мне: может быть, я помогу тебе!
— Скажи, отец, известно ли тебе, при каких обстоятельствах умерла моя мать?
— Она погибла при пожаре на ферме, подожженной казаками.
— А мой отец?
— Он умер как герой, защищая родину.
— Насколько я помню,— задумчиво произнес Фанфаро,— я находился в каком-то обширном и мрачном подземелье. Родители поручили мне сестрицу. Я держал ее за руку, но вдруг она исчезла.
— Я это знаю,— с грустью ответил Медное Жерло.
— Теперь воспоминание о моей бедной Лизетте не выходит у меня из головы. Я еще не сообщил тебе, что сегодня вечером из гостиницы «Золотой Телец» похитили молодую девушку, уличную певичку.
— Не может быть, неужели г-н Обе? — воскликнул Жирдель.
— Он тут ни при чем. Похититель — тот негодяй, с которым мы уже не раз сталкивались.
— Как его имя?
— Виконт де Тализак.
— Тализак? Его отец — маркиз де Фужерез в Сент-Аме хотел выдать нас полиции и послал своего управляющего в Ремирмон за полицией.
— Сын вполне пошел по стопам отца… А молодую девушку, похищенную виконтом, зовут Лизеттой.
— И ты полагаешь…
— Я убежден, что она моя пропавшая сестра, которая теперь в руках негодяя. К этому делу причастен Робекаль, и я боюсь…
— Теперь мне все понятно,— сказал Жирдель, вставая с места,— Робекаль похитил девочку и отвез ее к Ролле. Я знаю, что они оба в Париже, и во что бы то ни стало отыщу их!
— Благодарю тебя, отец,— ответил Фанфаро,— я же пойду пока к той больной старушке, с которой жила Лизетта, и…
— А я-то при чем останусь? — спросил их проснувшийся Бобишель.
— И ты хочешь помочь нам, Бобишель? — спросил Фанфаро.
— Конечно, пусть только хозяин возьмет меня с собой, когда отправится к Робекалю. С этим мерзавцем мне нужно свести старые счеты…
16. Помешанная
Луиза Фужер, мать Лизетты, провела весьма беспокойную ночь и утром, не найдя своей доброй сиделки, подняла жалобный крик.
С этим криком слился громкий стук в дверь, и послышался голос:
— Отоприте, ради Бога, дело касается Лизетты.
Помешанная, добравшись до стеклянной двери, кое-как отдернула занавеску. За дверью стоял Фанфаро.
Он тотчас понял, что больная не в силах отпереть дверь. Недолго думая, гимнаст выдавил стекло и вошел в комнату.
— Где Лизетта? — вскричал он умоляюще.
Помешанная молчала и тупо смотрела на него.
— Вы слышите? Лизетту похитили, вы ничего не знаете? Не говорила ли вам она, куда пойдет? Вы знаете, кто эта Лизетта? Она ухаживает за вами, бережет вас, неужели вы ничего не скажете мне?
Грудь Луизы судорожно поднималась. Вдруг несчастная вскрикнула:— Жак! Жак!-и упала к ногам гимнаста.
Фанфаро содрогнулся.
Кто была эта женщина, назвавшая его по имени?
— Лизетта! Жак! — шептала несчастная, и жгучие слезы текли по ее исхудалым щекам. Фанфаро склонился над ней и нежно сказал:
— Вы назвали меня Жаком. Действительно, так меня когда-то звали. Разве вы знаете, кто я?
Помешанная молчала.
— Я сообщу вам, что знаю о себе, — медленно и с расстановкой произнес Фанфаро.— Прежде я жил в деревне Лейгут, что среди Вогезов. Моего отца звали Жюлем, мать — Луизой, а сестру — Лизеттой. Где Лизетта?