Сын графа Монте-Кристо
Шрифт:
— Государственный прокурор? — в изумлении воскликнул председатель.— Как же его имя?
— Де Вильфор, и он сидит перед вами.
Уже не ропот негодования, а целая буря оскорбленного человеческого достоинства разразилась в зале: все присутствующие были глубоко возмущены отвратительным цинизмом порока.
— Вы издеваетесь над судом! — вскричал гневно председатель,— Предостерегаю вас в последний раз и требую, чтобы вы сказали всю правду!
— Я сказал правду,— отвечал Бенедетто,— и докажу это. Выслушайте и судите потом сами. Я родился на первом этаже дома номер 28 на улице де Лафонтен, в Отейле, в ночь с 27-го на 28-е сентября 1807 года. Отец мой, присутствующий здесь государственный прокурор де Вильфор, сказал моей матери, что я умер, завернул меня в салфетку, помеченную Г-15, уложил меня в ящик и отнес в сад, где зарыл живого. В то же мгновение он получил удар ножом от человека, спрятавшегося в саду, и замертво упал на землю. Тот же человек вырыл ящик, в котором думал найти сокровища, и тем самым спас мне жизнь. Он отнес меня в воспитательный дом, где я был записан под № 37. Три месяца спустя меня взяла из этого заведения родственница этого человека, который был по происхождению корсиканец и замышлял кровавую месть против де Вильфора; я был отвезен на Корсику, где и воспитывался. Вопреки стараниям моей приемной матери, я рос среди порока, доведшего меня до преступления.
— Кто же была ваша мать? — спросил председатель.
— Моя мать считала меня мертвым, я плод тайной любви и не знаю своей матери, да и не желаю знать ее.
В это мгновение в зале раздался пронзительный крик: одна из дам упада в обморок и была вынесена в соседнюю комнату. Услышав этот крик, прокурор встал, бледный, как смерть.
— Как можете вы доказать это неслыханное заявление? — спросил председатель.
Подсудимый с презрением посмотрел на де Вильфора.
— Отец, у меня требуют доказательств… Должен ли я представить их?
— Нет, не нужно; все, что вы сказали,— правда. Я слагаю с себя свое звание и отдаюсь во власть моего преемника, нового государственного прокурора,— заявил де Вильфор голосом, произведшим невообразимое впечатление.
— Как! — вскричал председатель.— Вы, государственный прокурор, человек с репутацией выше всякого сомнения, робеете перед речами безумного преступника? Ободритесь, соберитесь с мыслями и одним словом опровергните бессмысленное обвинение.
Вильфор покачал головой. Неверными шагами вышел он из зала среди почтительно расступившейся перед ним толпы: громадность его несчастья глубоко поразила всех.
— Заседание на сегодня окончено и отложено на неопределенное время,— объявил председатель.— Жандармы, уведите подсудимого…
5. Баланс катастрофы
Три месяца спустя после вышеописанных событий процесс Бенедетто снова стоял на очереди уголовного суда. Тогда, как и теперь, в Париже жизнь била ключом; одно впечатление сменяло другое, и прекрасный «граф Кавальканти» рисковал предстать перед публикой, состоящей только из адвокатов и жандармов.
Погода была отвратительная: снег валил густыми хлопьями, и сильный холод делал пребывание на воздухе почти невозможным.
Было около 11 часов утра, когда изящное купе, заложенное кровным арабским жеребцом, остановилось у здания суда, из экипажа вышел господин, быстро взбежал по лестнице, но внезапно остановился, поднес к глазам лорнет и воскликнул:
— Шато-Рено!
— Бошан!
И друзья горячо пожали друг другу руки.
Честное слово,— смеясь, сказал Шато-Рено,— я должен благодарить судьбу за встречу с вами.
— Что привело вас сюда?
— Ну, конечно, дело его высочества принца Бенедетто де Кавальканти или де Вильфора — назовите как хотите.
— И я за тем же — хочу посмотреть последний акт драмы, волновавшей Париж в течение нескольких недель. Посмотрим, удастся ли бедняге избежать виселицы?
— Едва ли! Но вот наши места. Боже, да зала почти пуста! — с удивлением заметил Бошан.
— Вас это изумляет? Париж всегда был неблагодарен, и теперь давно уже забыл о деле Бенедетто, некогда бывшим жгучим вопросом дня,— равнодушно ответил Ша-то-Рено.
— Может быть, разбирательство отложено,— предположил журналист и, обратись к знакомому репортеру, быстро спросил: — Это ведь дело Бенедетто будет слушаться сегодня?
— Дело Бенедетто? — вопросительно повторил репортер,— да, теперь вспомнил… это убийство в саду графа Монте-Кристо, и, если не ошибаюсь, убийца утверждал, что он сын прокурора де Вильфора.
— Именно так. У вас завидная память,— усмехнулся Бошан.— Ну, так как же, дело назначено на сегодня?
— Конечно, оно стоит третьим в очереди.
— Отлично. Покуда пойдемте в буфет и там дождемся,— решил Шато-Рено.
Если вам желательно присутствовать при этом, я могу вас предупредить, когда начнется дело Бенедетто,— предложил репортер.
— Вы весьма любезны,— ответил Бошан репортеру, следуя за приятелем.
Близ выхода Бошан тихонько толкнул своего спутника и шепнул:
— Не все неблагодарны, не все забыли Бенедетто. Вот и Дебрэ здесь!
— Отчего бы ему и не быть? — улыбаясь сказал Шато-Рено.— У Дебрэ много свободного времени с тех пор, как пал его министр, увлекший с собой бедного секретаря.
— По крайней мере, он спас свои миллионы,— добродушно заметил он,— весьма естественно, что Дебрэ интересуется Бенедетто — ведь он ему приходился наполовину зятем.
— О, Бошан, вы злословите — это родство напоминает о браке с левой руки,— засмеялся Шато-Рено.— Кстати, что поделывает баронесса Данглар?
— Гм, говорят, она исчезла куда-то!
— А ее мужественный, честный супруг?
— Таскается, Бог знает где.
— Признаюсь, ничто не может сравниться с парижской жизнью! Дом Данглара обанкротился, отец и мать в бегах. Дебрэ вследствие этого лишается любовницы, а дочь… но что известно о дочери? Она была лучше их всех, по-моему?
— Во всяком случае, мадемуазель Дармильи знает, где она, ведь они были неразлучны.
— Но они еще вынырнут. Насколько я знаю ее, мадемуазель Данглар имеет все задатки, чтобы сделаться знаменитой певицей или светской львицей.
— Милая альтернатива! А где де Вильфор?
— Он помешался, и доктор Давиньи, как неизлечимого, поместил его в свое заведение для умалишенных.
— Недурно для старичка-доктора: он, видимо, сообразил, как выгодно иметь такого пациента. Ужасна, однако, судьба дома Вильфоров: мадам Вильфор и ее сын умерли, бедная Валентина также умерла. Я не сентиментален, но смерть этой молодой девушки меня жестоко поразила.