Сын на отца
Шрифт:
— Я думаю также, — отозвался князь Александр Григорьевич Волконский, один присутствующий из двух — Григорий Семенович командовал полками в Волоке Ламском. Генерал-майор был хмурым, ощущение было, что ему недомогается — по лицу тек пот, да и сидел как на иголках.
— Надо драться на позициях, а конная наша завесь, — генерал-поручик Шлипенбах, что сражался против Шереметева в Ливонии, с трудом произнес последнее слово — на русском языке он говорил с сильным акцентом, — встретит неприятеля далеко на подходе. Мы можем направлять сикурс туда, где нам потребно будет.
Генерал был в русском мундире, на службу к царю Петру по доброй воле перешел шесть лет тому назад, попав в плен под Полтавой — обычное дело предлагать свою шпагу победителю. Так сделали десятки офицеров из армии короля Карла, в основном наемники из немцев, каковым и был Вольмар Антон, хотя встречались и шведы, пусть и редко.
— Я согласен — биться нужно там, где мы сильнее! И не наступать — с каждым днем подкрепления прибывают и везут всяческие припасы, — генерал-поручик князь Василий Владимирович Долгоруков был как всегда резок. — Встретим пушками, проводим конницей — кто уцелеет, возьмем в плен. А там и поговорим с ними…
— Не торопись, княже, — мягко прервал его Борис Петрович, — на рать еще не вышли, чтобы о виктории говорить. Он выслушал речи всех, теперь нужно было огласить свой выбор. Фельдмаршал приподнялся с кресла и тут услышал звуки шагов приближающейся колонны пехоты. И подошел к раскрытому настежь окну, посмотреть на прибывшее подкрепление. Так оно и есть — батальон стрельцов в запыленных кафтанах, с ярко-зелеными «разговорами» Коломенского полка остановился прямо напротив дома, где проходил военный совет.
Это удивило Бориса Петровича изрядно, он неожиданно почувствовал холодок на душе, а своим предчувствиям фельдмаршал всегда привык доверять — слишком много ему пришлось повоевать на своем веку.
— Стой!
Отдавший команду офицер был на коне, сидел в седле как влитой, что необычно для пехотинца. И весь такой ладный, от верхушки шлема до сапог, причем явно знакомый, и по голосу, и по телосложению. Борис Петрович напряг память, и тут услышал за спиной возглас Шлипенбаха, в котором чувствовалось изрядное удивление:
— Шли стрельцы от Москвы, но почему кафтаны так запылены, и следы чистки на них видны? И почему статью отборной?!
И тут Борис Петрович осознал, на кого так похож офицер — на фельдмаршала Меншикова собственной персоной. «Светлейший» его узнал тоже, и громко выкрикнул:
— Вяжи изменников!
Караульные даже не успели выстрелить, как были смяты бросившимися к дому «стрельцами» — такими рослыми и высокими могли быть только царские гвардейцы.
— Измена…
Выкрик застрял в горле — в комнате творилось непотребное — Голицын, Балк, и с ними князь Волконский напали на других генералов, что в растерянности продолжали сидеть за столом.
Раздался звон стекла — бригадир Шидловский ногой выбил раму и выпрыгнул во двор, казак оказался на удивление ловок. Не оплошал и Шлиппенбах — успел выхватить шпагу из ножен и ловким выпадом проколол руку князя Волконского — предатель завыл от боли. А затем швед, словно забыв про свой солидный возраст, а ведь он был ровесником Шереметева, стал отчаянно сражаться с гвардейцами, но был ими смят.
Осознание того, что сразу трое из членов совета давно стали предателями и выдавали царю все планы с тайнами, лишило фельдмаршала сил. Самого Бориса Петровича сбили с ног, скрутили руки за спиной, и выволокли во двор, поставив на колени перед «светлейшим», на губах которого скривилась глумливая улыбка.
— И как тебе машкерад, Бориска?!
Глава 18
— Государь, измена!
Выкрик Кикина разбудил Алексея — он задремал в карете, утомленный путешествием, а до того вел долгий разговор с Александром Васильевичем о ситуации в северной столице. И там были интереснейшие расклады…
— Что, где?
Алексей проснулся, дверь кареты была открыта — его извлекли оттуда в четыре руки, и только сейчас он окончательно пришел в себя. Казаки лейб-конвоя стояли встревоженные — у сотника Ивана Меркуловича дергалась щека, через которую протянулся шрам от татарской сабли.
— Я разъезд на Звенигород отправил — пять своих казаков там, да трех «стремянных». Бой идет, раненого служивого опросили, что в кустах схоронился — говорит, в стрелецкой форме несколько сотен преображенцев пожаловало, их сам Меншиков привел. И драгуны с ним — полка два, а то и больше. Пока обратно скакали, разъезды неприятельские видели — увязались следом, а мы их отогнали.
— Что мыслишь, сотник?
— Чую, припожалуют сюда в силе тяжкой и скоро! На карете не уйдем, на коня тебе, великий государь, садиться надо!
— Ты моей охраной в пути командуешь, вот и принимай решение!
— Хлопцы, а ну давай быстро!
Казаки подскочили к царю, один из них, по сложению весьма похожий на Алексея, живо развязал кушак и скинул с плеч свитку, а двое черкас, почтительно, но не менее быстро стянули головы шапку Мономаха, затем сняли золоченый оплечник. Потом последовали парчовые ризы — у Алексея возникло ощущение, что казаки разоблачили его с куда большей сноровкой, чем самые вышколенные слуги. Минуты не прошло, как он уже в казачьей свитке, перетянутой кушаком, в меховой папахе с красным шлыком, при сабле, стоял рядом с подведенным конем. И немного растерянно взирая на черкаса, что уже с царским посохом в руке усаживался в карету.
— Ты, государь, за Грицая не беспокойся — драгуны его за твое величество примут и погонятся. А как нужда будет — он на свою Холеру запрыгнет — вовек его в степи никто догнать не мог. А мы уйдем потихоньку в сторону — мало нас, чтобы с ними в поле биться.
Алексей кивнул, понимая сложившуюся ситуацию — казаки со «стремянными» стрельцами решили вызвать, как говорится, «огонь на себя», и увлечь за собой царских драгун, что пришли с юга, судя по взмаху руки сотника. А это плохо, ибо с севера нависает извилистая Москва-река. И тут же его пронзила мысль, слетели с языка слова: