Сын Неба. Странствия Марко Поло
Шрифт:
А на пристанях царила беспорядочная толкотня. Пилигримы, рабочие, торговцы, праздношатающиеся… Оборванные лодочники буквально роились вокруг Марко, предлагая еду и перевозку, товары и юных рабынь. За деньги там можно было купить решительно все. Потом к венецианцу приблизилась высокая фигура и вежливо заговорила на торговой латыни:
— Уверен, вы найдете лодки моего хозяина крепкими и удобными для речного плавания.
Взглянув на говорившего, Марко понял, что это ни мужчина, ни женщина. Или и то и другое. Мягкая женская кожа и плавные формы стройного скопца резко контрастировали с крупной и сильной мужской костью. Согласно бенгальским обычаям он, подобно женщине, носил просторные шелковые одеяния, ручные и ножные браслетки, подкрашивал веки черной сурьмой — но крепкая стать все же выдавала его мужское происхождение.
— Ладно, показывай, — согласился Марко, и высокий скопец повел его вдоль пристани.
— Наверное, вы торговцы пряностями из Европы? — осведомился скопец. — Я тоже пришел с запада — тогда еще юный и полноценный.
— Да, мы из Европы, — кивнул Марко. — Хочу и тебя спросить. Уши подсказывают мне, что ты неплохо знаешь латынь… а глаза добавляют, что судьба обошлась с тобой довольно жестоко…
— Увы, это правда, — с тяжким вздохом ответил скопец. — Зовут меня Ваган, а отец мой был торговец зерном из Большей Армении и приверженец Восточной церкви. В сезон жатвы Ваган-старший путешествовал по торговым путям, покупая и продавая пшеницу, — и неизменно возвращался к нашим родным виноградникам с хорошим барышом.
Тут скопец устремил свои грустные глаза на запад — будто до сих пор видел там домашние виноградники под ярким армянским солнцем. Потом негромко продолжил:
— Каждый год тогда походил на предыдущий, пока однажды летом отец не решил, что я уже высок и силен, как мужчина, и годен для купеческого ремесла. После жатвы я гордо попрощался с младшими братьями, сестрами и плачущей матушкой. Мой заплечный мешок она наполнила козьим сыром и маслинами, черным хлебом и сушеными фигами. Не забыла и фляжку нашего домашнего вина. Отец пожаловался, что его никогда так богато не снаряжали, и тогда матушка ответила: «А ты свои прощальные подарки получил ночью». Потом мы отправились в путь, и поначалу все казалось сплошным праздником ведь отца отлично знали и любили на его обычных маршрутах. Все с готовностью предлагали торговцу зерном и его недавно возмужавшему сыну мясо и выпивку — а также и служанок.
— Но праздник не затянулся, — с трепетом в голосе вставил Марко, думая о том, как же эта история похожа на его собственную — если не считать трагического финала.
— Увы, да, — ответил скопец Ваган. — На подходе к отдаленной реке Оксус караван атаковала банда татарских изменников, жаждавшая нашего золота и зерна. Бедного моего отца убили, а моя злосчастная участь оказалась еще тяжелей, ибо меня оставили жить и обратили в раба. В кандалах доставив на невольничий рынок в Бенгалию, меня лишили мужеского достоинства и всех тех радостей, что я почти и не познал. Благодаря моей силе и высокому росту за меня дал хорошую цену капитан речного судна. Хозяин мой — добрый человек… так что здесь я и останусь.
— Но ведь тебя, кажется, не стерегут; разве ты не подумывал о том, чтобы сбежать в христианские земли? — спросил Марко.
— А где в жестокой Европе найти пристанище кастрату? — спросил в свою очередь скопец. — Чтобы петь где-нибудь в хоре, мой голос слишком груб. Здесь же такие, как я, не редкость, и относятся к нам даже с добротой. Ибо со временем мы набираемся послушания подобно упитанным меринам, благодарно берущим зерно с хозяйской руки.
— Кратко познанные радости подчас больнее всего терять, — заметил Марко, с грустью вспоминая о Си-шэнь.
— Кратко познанные радости забываются подобно смутным обрывкам снов, пожал плечами Ваган. — Ну что ж, а теперь позвольте я покажу вам лодки.
Лодки и впрямь оказались крепкими и удобными. Гребцы были упитанные и мускулистые, а капитан с тюрбаном на голове показался Марко настоящим знатоком речной навигации. Заключив сделку, Поло расплатились с капитаном раковинами каури. И отряд отправился вверх по течению священной реки Ганги и ее заросших джунглями северо-восточных притоков, — а мутные воды кружились и пенились, делаясь все быстрей и бурливей.
Наконец Поло попрощались с печальным скопцом Ваганом, с его сослужившим им верную службу веселым хозяином и высадились на берег. Одно утомительное ли за другим люди плелись по ледяным горным тропам рубежей Тибета, не располагая никакими провожатыми, кроме неточных карт, изменчивых звезд и «проклятого» свитка великого хана.
28
Гуай: Выход.
Радостное озеро подымается до небес.
Сильный и стойкий муж идет под дождем в одиночку.
— «Ищи Стоглавую Голову», — задумчиво процитировал Никколо свиток великого хана. — Интересно, кто это. Или что. Помнится, я читал… или слышал… а-а, неважно. В общем, давным-давно было такое стоглавое чудище. Геракл ему головы отхватывал — а они тут же опять вырастали. Н-да, вырастали.
Они продолжали устало тащиться вверх по продуваемой злыми ветрами горной тропе, вдоль ряда низких сосенок. Наконец, дядя Маффео, придавая мысли брата причудливое продолжение, заметил, что гераклины отличаются превосходной шерстью.
— Роскошная, плотная! А какие из нее капюшоны для подобной холодрыги! На ней даже влага от дыхания не намерзает! Этих гераклинов еще росомахами зовут. Так что, мы теперь ищем холм с сотней росомах? Да?
Марко, в очередной раз подивившись поразительной логике своего дяди, тяжко вздохнул. А потом ответил, что, по его мнению, они ищут дверь с сотней замочных скважин. Или замочную скважину с сотней дверей. Или…
Но тут ученый Ван Лин-гуань, порядком подуставший и в беседу не ввязывавшийся, вдруг произнес:
— Ха!
Все повернули головы и внимательно на него посмотрели.
— А что, собственно, «ха»? — осведомился дядя Маффео, нервно подергивая седеющую бороду.
— Притча о блаженном Ананде…
— Блаженном что?
Марко вежливо вмешался:
— Это, дядя, один индусский мудрец. Жил еще до Господа нашего. Очень добродетельный язычник, и теперь он, несомненно, в чистилище, а ни в коем случае не в аду. — Про себя Марко добавил, что в чистилище, должно быть, куда приятнее, чем на этой продуваемой леденящим ветром горной тропе.