Сын палача
Шрифт:
Ну а в тот день подождал, покуда Сухаревка после шмона притихнет – тогда по-незаметному палочкой в смоле покопался (благо, было ее только на самом донце) и вытащил что-то твердое, тяжелое. Потом, уже на Мясницкой, штуковину эту в керосине отмыл; глядь – перстенек с синим камешком.
Дурень Федька этот перстенек бы, конечно, заныкал, да после попытался бы его какому-нибудь барыге сбыть. Тут бы и конец ему, дураку Федьке. И поделом! Но потому он и был давно уже не Федькой-Федулой, а Викентием, что, как его учили, умом думать начинал. И немедля тот перстенек показал
Викентий Иванович про легавские дела откуда-то много знал – свои люди, должно быть, у него там, в легавке, имелись. Перстенек осмотрел и сразу установил, что прежде принадлежал он какой-то княгине Гагариной, а после достался зубному доктору одному. Но и у того задержался ненадолго – с полгода назад нагрянули к нему ночью фартовые люди, самого доктора порешили, всю семью вырезали, денег и золотишка прихватили немало, а заодно, выходит, и перстенек.
Теперь-то ясно, что люди это были Графа, и стало быть, его, Графа, по перстню мигом привязали бы к тому налету на квартиру доктора, оттого и избавиться от него Граф поспешил.
Но фартовый-то люд числит, что перстенек у легавых теперь, раз Графа с ним повязали. И если перстень этот кто-нибудь продавать надумает – как пить дать башку ему тут же оторвут: перстенек-то засвеченный.
Однако же на всякий случай Викентий Иванович перстенек подальше спрятал – вдруг впишется в какую-нибудь из его хитрых цепей.
И вот теперь…
Тут была даже дважды Федьки-Викентия заслуга: и перстень он добыл, и своей головой додумался, как этот перстень к делу Тайного Суда приспособить…
Ну а дальше было так. Федька двинулся обратно на Сухаревку и поспел как раз к тому времени, когда трехпалый уже извлек из смолы свой наган и, зло матюгаясь, оттирал его тряпицей.
Вдруг рядом с ним появился кто-то усатый, в хорошей кожанке. Пару слов шнырю кинул – и зашагал не спеша в обратную сторону.
Да, умел облик менять Викентий Иванович, тут ничего не скажешь! Даже Федька его в этой кожанке не вмиг узнал.
Вздохнул трехпалый, пошел следом за ним. А Федька по-незаметному – сзади. Так, втроем, хоть вроде и порознь, дошли до дома на Мясницкой. Федька вошел с черного хода, а трехпалый вслед за Викентием Ивановичем – с парадного.
Викентий Иванович нарочно, видать, дверь кабинета приоткрытой оставил, чтобы Федька все, что там, в кабинете, происходит, мог услышать и подглядеть – чай, он тоже теперь в этом деле не посторонний.
Там у них происходила потеха. Трехпалый стоял по струнке, а Викентий Иванович, развалившись в кресле, важным голосом говорил:
– Известно ли вам, товарищ Леденцов, где вы находитесь?.. А находитесь вы, товарищ Леденцов, на конспиративной квартире самого Московского уголовного розыска, о которой ни одна душа больше не должна знать. Чувствуете, какое к вам доверие, Леденцов?
Трехпалый тянется – голова, того и гляди, оторвется от тонкой шеи:
– Точно так! Чувствую, товарищ комиссар! Разве ж не понимаю?.. Имею также доложить, что на Сухаревке сейчас видал бывшего белогвардейского офицера фон Шварцбурга, замаскированного под
Викентий Иванович ему:
– Молодец, Леденцов, что зоркость революционную не теряешь… Этим фон Шварцбургом я лично сам сейчас займусь… А к тебе у меня другое важное дело. Выполнишь как следует – командирское звание получишь, сам за тебя похлопочу. Вот этот перстенек видишь?
– Точно так, товарищ комиссар!
– Так вот, давно уже ловим мы одного скупщика краденого, а поймать с поличным никак не удается, смышленый, гад! Но адресок его известен – тут это, недалеко, на Варварке, дом девять. Записывать не надо. Запомнишь?
– Точно так!..
А Федька-то знал – в том доме на Варварке Щербатый живет, этого самого Графа первейший дружбан. Уж он-то перстенек признает наверняка.
– Сейчас немедля пойдешь туда с этим самым перстеньком, – продолжал Викентий Иванович, – и предложишь перстенек купить. Будешь косить под трамвайного щипача. Слишком большой цены не заламывай… Барыга тебе скажет, что должен перстень осмотреть, в квартиру непременно зазовет. Ничего не бойся, заходи – мои люди будут уже наготове, при оружии. На этом самом-то перстне мы его и возьмем. Ну, все уразумел, Леденцов?
– Так точно, ваше бла… Товарищ, то есть комиссар! Не впервой! Еще, помню, в девятьсот двенадцатом годе…
Да и примолк в испуге. С этим «вашим бла…» и с девятьсот двенадцатым годом он, конечно, промах изрядный дал – сразу ясно, что при царе Николашке Кровавом ту же легавую службу нес. Выходило – совсем уж тупой. Но тупой для такого дела, как сейчас, подходил как раз лучше всего.
Викентий Иванович, ясно, виду не показал, что заметил его промашку.
– В общем, – сказал, – держи перстень, Леденцов, и дуй туда, на Варварку. Да смотри там не лопухнись.
– Никак невозможно, ваше… товарищ комиссар! Разрешите выполнять?
– Выполняй, – разрешил Викентий Иванович. – Потом вернешься – доложишь…
Это «доложишь» было последним, замыкающим звенышком в цепи. Если не вернется докладывать – значит, можно этого трехпалого больше уже не опасаться: Щербатый все сделает.
Так оно, понятно, и вышло – с концами сгинул навсегда трехпалый Леденцов.
И кто во всей цепи был на этот раз за главного? По всему выходило, что он, Федька-Викентий! Тут и считать нечего! Сколько звенышек из всей цепочки нацело им выковано!
Перстень нашел кто? (Это – раз!) Кто засек этого Леденцова (уже покойника наверняка) рядом с Васильцевым? (Это – два!) Кто придумал, как его задержать? (Это – три!) С наганом и вправду вышло здорово, вспомнить приятно! Кто, наконец, вспомнил про перстенек в нужный момент? (Это – четыре!)
Очень гордился собой Викентий, и даже в случайных мыслях себя ни Федькой, ни Федулой в тот вечер не называл.
А Викентий Иванович оценил его заслугу по-своему. Да как!..
Ближе к ночи призвал его к себе в кабинет и протянул какой-то листок: