Сын парижанина
Шрифт:
— Ха, ха, ха! — заливалась отвратительная хищница, разрывая на части рептилию [74] . Та отчаянно извивалась в ее когтях.
— Что за безобразное создание! Туда же, насмехается! Ну погоди, мерзкая курица! — воскликнул Тотор. Он даже не подозревал, насколько прав: «курица» действительно была кошмарной птицей. Друзьям довелось увидеть австралийского пересмешника [75] — злого гения здешних пустынных мест. Раскаты его мрачного хохота нередко отдаются в ушах несчастных, умирающих здесь
74
Рептилии — пресмыкающиеся, класс позвоночных животных, включающие ящериц, змей, черепах, крокодилов и др.
75
Пересмешники — птицы отряда воробьиных, длина 20–30 сантиметров. Хорошо поют, копируют различные звуки.
— Противный голос, скверные перья, но, может быть, из нее выйдет недурное жаркое? — прибавил парижанин.
Он нагнулся, чтобы поднять лук и стрелы, которые положил у подножия, и вдруг вскрикнул от ярости:
— Я обезоружен… И уже не могу развести огонь!
— Неужели? Вот незадача!
— Хуже: бедствие!
— Но что случилось? — спросил Меринос.
— Муравьи накинулись на тетиву — ведь она, ты знаешь, была из кожи угря! Вот они ее и сожрали. Мой лук теперь — просто палка!
— Что же будет с нами? — печально спросил американец.
— Ба! Придется затянуть пояс потуже… Разве случайно найдем что-нибудь съестное.
— Ах, опять страдать! Ужасно — постоянно ощущать пустоту в желудке. Никогда прежде я не знал этой пытки.
— А сколько людей терпят ее? — заметил Тотор. — О, эта милостыня, которую рассеянно суют горемыкам! О, кусок хлеба, который так чудесно «лечит» от голода!
— А я, как беззаботный и пресыщенный дурак, не хотел и слышать о благотворительности… Тотор, если я спасусь, вокруг меня никогда не будет голодных!
— Представляю, какую ты задашь работу отцовским поварам, — сказал Тотор.
— Я теперь понимаю обязанности богатых относительно неимущих!
Слушая товарища и покачивая головой в такт его словам, Тотор в то же время машинально наблюдал за исполинскими муравьями. Теперь эти прожорливые насекомые напали на кору дерева-бутылки. Парижанин видел, как они жадно поглощали сок, сочившийся изо всех трещинок и тонких стружек, вырванных их челюстями. Взяв пальцем одну из полусгустившихся капель, Тотор лизнул ее — и нашел, что вкус довольно приятный. Вынув из кармана нож, он проговорил:
— А почему бы и нет?
Находчивый француз быстро вырезал квадратный кусок коры, толщиной сантиметра в три. Она была мясиста, нежна, сочна.
— Смотри-ка ты! Желтая, как репа… а пахнет шампиньонами!
Юноша смело поднес кору ко рту и съел ее.
— Берегись! — тревожно вскрикнул Меринос.
Кто боится, останется ни с чем… И потом, все равно от чего-нибудь да придется умереть! Впрочем, чем позже, тем лучше.
За первым ломтем коры последовал второй, и Тотор произнес довольным тоном:
— Прямо райская еда! А заодно — и питье… Попробуй-ка!
Меринос больше не колебался. Он схватил влажный, истекающий соком кусок и принялся за него с жадностью обезьяны, похрустывающей сахарным тростником.
— Еще, еще! Она восхитительна, — сказал Меринос, — я съел бы все лохмотья с этого дерева!
Снимать кору стало гораздо легче. Тотор, не теряя времени, отдирал большие куски. Они легко отделялись от ствола — достаточно было сделать круговой надрез. Получались большие тартинки [76] , быстро исчезавшие в желудках голодных юношей.
76
Тартинка — бутерброд.
— Ха, ха, ха! — смеялась «мерзкая курица», пожиравшая ящерицу.
Набив рот, Тотор и Меринос лишь пожали плечами: наплевать им на ироничные крики зловещей птицы!
Наконец-то у них есть пища! И они поглощали ее как голодные звери, забыв о повешенном. Каким лакомством казалась им кора, все равно — ядовитая, не ядовитая!
Так прошло около получаса. Утолив голод и жажду, Тотор и Меринос почувствовали усталость. Еще бы! В течение тридцати часов они не смыкали глаз, а последняя ночь на пробковом плоту была особенно изматывающей. Отыскав место в тени, бедняги легли на горячий песок и тотчас же заснули. Было около семи утра.
Живительный сон длился долго. Солнце прошло половину своего пути; зной в иссушенной пустыне стал нестерпим. Тень постепенно сместилась, и лучи солнца жгли спящих.
Тотора мучил кошмар. Ему снилось, будто что-то невыносимо тяжелое давит на грудь, душит… неведомые узы до боли стягивают руки… Он вздрогнул и с криком проснулся.
Сон превратился в ужасную действительность. На грудь Тотора давило колено черного исполина. Одет негр был, однако, как белый: желтые сапоги и фуражка с козырьком, прикрывавшим затылок.
Необыкновенно ловко он тонким шнурком стянул руки Тотора повыше кистей.
С Мериносом было то же самое. Он открыл глаза и яростно вскрикнул, увидев, что второй, столь же огромный негр связывал его со сноровкой кузнеца, ворочающего свои железяки.
Едва опомнившись от нападения, молодые люди заметили двух великолепных, оседланных по-военному лошадей, с закинутыми на шею уздечками. Конечно, они принадлежали чернокожим молодчикам.
Как большинство янки, Меринос жестоко презирал всех негров. Настоящий потомок таких аболиционистов [77] , которые, невзирая ни на какие декларации о равенстве, ни за что не сядут с негром за один стол.
77
Аболиционисты — участники движения за отмену рабства негров в США в XVIII и XIX веках. (Примеч. перев.)
Дрожащим от возмущения и гнева голосом он крикнул:
— Грязная свинья! Как ты смел поднять руку на меня, чистокровного белого, джентльмена?
Негр выпрямился и детским голосом, жестоко коверкая английский язык, ответил:
— Я не есть свинья, я слуга его величества король Эдуард.
— Лжешь!
— Я не лгать. Я инспектор конная полиция мистер Пять.
— А я — бригадир полиции мистер Шесть, — прибавил второй чернокожий, сняв колено с груди Тотора.
Наконец-то можно дышать! Парижанин сделал глубокий вдох и сказал примирительным тоном: