Сын шевалье
Шрифт:
Рядом, стоя на коленях, хлопотал над ним брат Парфе Гулар.
— Слава Богу, очнулся, наконец, братец! — радостно воскликнул он. — Вот до чего себя довел молитвами да постами! Какого черта! Богу это и не нужно совсем. Надо меру знать во всем, а не истязать собственное тело.
— Что, я уснул? — тревожно спросил Равальяк.
— Да пропади ты совсем! Ни минутки ты не спал! Все молился, как одержимый, да от слабости у тебя опять какие-то видения приключились. А поспал бы, дурачок этакий, так и не потерял бы чувств от усталости. Ты что, не помнишь, как я на тебя орал
— Помню, брат Гулар, — ответил Равальяк с блаженной улыбкой и испытующе посмотрел на монаха. — Так вы ничего не видели и ничего не слышали?
— Ну вот! — вполголоса проворчал монах. — Опять начал бредить.
Равальяк загадочно усмехнулся и прошептал:
— Значит, не удостоились благодати!
Гнусная комедия, которую с ним разыграли, произвела на разум бедняги неизгладимое действие. Парфе Гулар — он-то все и устроил — это понял. Он мысленно поздравил себя, а вслух пробурчал, не выходя из роли:
— Ну, послушай же меня наконец, ляг отдохни, а то сил не будет завтра на дорогу!
— Нет. — кротко сказал Равальяк. — Я никуда не поеду.
— Что еще за муха тебя укусила?
— Вот что, брат Гулар: если я уеду, я погублю свою душу и буду вечно гореть в самой глубине адской бездны. Вы ведь не хотите, чтобы я погубил душу?
— Еще чего! Я лицо духовное; мое дело отнимать души у сатаны, а не дарить их ему.
— Гак как же я могу ехать, если мне велено оставаться?
— Кем это велено?
— Богом!
Видя, что решение принято окончательное, монах с тоской воздел руки к небу и воскликнул только:
— Господи, Твоя воля!
Равальяк встал, взял шляпу и сказал, стараясь не выдать наполнявших его чувств:
— Век не забуду всего, что вы для меня сделали. Можно мне идти?
— Ты что, разве под замком здесь? — воскликнул Парфе Гулар с видом оскорбленной невинности. — Иди, паршивец неблагодарный, кто тебя держит! Открывай дверь и ступай.
— Я очень благодарен вам, — грустно сказал Равальяк. — Но я иду исполнить свой долг.
— Тьфу ты, пропасть! Да катись ты отсюда вместе со своим долгом! Пусть меня рогатый черт самыми здоровыми вилами проколет, если я еще хоть раз с тобой свяжусь!
Равальяк ушел, очень огорченный этой размолвкой. Как вы понимаете, из тюрьмы его выпустили без всяких препон.
Около шести часов утра Парфе Гулар тоже вышел на улицу. Пардальян все это время терпеливо прождал в кабачке. Он сразу пустился вслед за монахом — но тот и не думал ни от кого прятаться: напротив, громко шумел, чтобы быть на виду. Наконец на улице Сент-Антуан он зашел в харчевню и заказал роскошный завтрак — из тех, что мог поглотить только он один; чтобы управиться с таким, нужно было часа два, не меньше.
Пардальян подумал, что ничего уже не добьется своей слежкой, и решил заняться другим делом — очень для него важным.
Так что он вернулся к себе в «Паспарту», тоже заказал себе отменный завтрак, желая перебить вкус отвратительной еды, которой ему пришлось довольствоваться несколько последних часов, проведенных в кабачке, а затем улегся спать. Проснулся он вечером, когда близилось
«Проведу нынешнюю ночь близ клада, — думал он. — Должно же все-таки что-нибудь случиться!»
Глава 65
ПОМЕШАТЕЛЬСТВО САЭТТЫ
В сопровождении Саэтты Леонора Галигаи без дальнейших приключений вернулась домой. У дверей она его отослала, но бывший учитель фехтования сказал (ни от кого другого из слуг она бы не потерпела такой дерзости):
— Синьора, я желал бы поговорить с вами.
Леонора пристально поглядела на него огненным взором, и по губам ее промелькнула тень улыбки.
— Пойдем! — только и ответила она.
В кабинете Леонора уселась в кресло и с самым беззаботным видом обратилась к фехтмейстеру:
— Я гляжу, Саэтта, ты мрачен? Огорчен? Это из-за того, что я сказала Жеану Храброму? Ты боишься, что я и впрямь не хочу больше его смерти — так ведь?
— Какой у вас зоркий глаз, синьора! — ответил Саэтта то ли всерьез, то ли в шутку. — Ничего-то от вас не скроешь.
— Ну так успокойся, Саэтта, — зловеще произнесла Леонора. — Ничто не переменилось. Я хотела просто усыпить бдительность этого юноши. Завтра он уже будет в моих руках.
— Слава Богу! — с облегчением воскликнул Саэтта. — Вы сняли камень с моего сердца. Вы и представить себе не можете, как мне стало плохо, когда я подумал, что Жеана разорвало взрывом. Я места себе не находил, чуть было не проткнул сам себя шпагой! А как увидел, что он ходит живой, здоровый и посмеивается, так, Бог свидетель, чуть с ума не сошел от радости. А потом вы сказали, что не будете его трогать, — ну, посудите сами, как я взбесился!
Леонора тихонько засмеялась — и прекрасно знавший ее Саэтта весь задрожал от радости.
«Отлично, — подумал он, — тигрица проснулась. Берегитесь теперь, Жеан Храбрый!»
— Как будто ты меня не знаешь! — все еще смеясь произнесла Леонора. — Как ты мог только подумать, что я отступлюсь от своего! Да ведь прежде у меня вовсе не было вражды к этому юноше, — просто он мне мешал… ну, и еще я хотела угодить Кончини: он-то его ненавидит смертельно. А теперь ненависть поселилась и в моем сердце. Всеми казнями казнила бы я проклятого наглеца! Если бы не он, все уже было бы кончено!
— Король был бы мертв, а вы бы правили государством? — цинично уточнил Саэтта.
— Конечно! — с ужасающим хладнокровием сказала Леонора.
Саэтта поглядел на нее с кровожадной яростью. Он понимал, что так оно и есть: Леонора будет беспощадна, а Жеану конец. Она не успокоится, пока не уничтожит его.
— Синьора! — сказал он. — Вы знаете: долгие годы я только и живу, что этим мщением. Так что не прогневайтесь, если я спрошу вас: что именно вы собираетесь делать?
— Я отвечу тебе завтра, Саэтта. Пока же знай вот что: мой человек, Сен-Жюльен, занимается этим фанфароном и его красоткой. Завтра он передо мною отчитается, и если он верно исполнит мои распоряжения — а я думаю, так оно и будет, — то оба они окажутся в моих руках.