Сын шевалье
Шрифт:
— Итак, события в конце концов привели вас под эшафот, куда вы так не хотели идти?
— Ну да, черт возьми! — огорченно ответил Жеан.
— И что же теперь? — устремил Пардальян на юношу ясный взор. — Вы по-прежнему будете упрямо искать новые ненадежные убежища, которые вмиг раскрывают?
— Нет, сударь. Раз я поневоле попал в это подземелье, думаю, там мне и следует оставаться.
— Да уж, лучше вы ничего не придумаете, — бесстрастно сказал Пардальян.
Затем шевалье распрощался с сыном: по его словам, из-за некоего срочного дела ему придется отсутствовать один, а то и целых два дня.
Он не сказал, куда направился, а, между тем, шел он искать Парфе Гулара, чтобы по его следам добраться до Аквавивы.
Жеан Храбрый весь день проскучал в одиночестве, а под вечер глухими переулками направился к Монмартрским воротам. Проходя мимо церкви Сен-Жак-де-ля-Бушри, Жеан заслышал вдалеке бряцанье оружия, возгласы, крики, ругань… Как ни смутны были эти звуки, опытный слух не мог ошибиться: где-то происходила жестокая схватка.
Жеан поспешно направился на шум — и тут в ночи раздался женский крик:
— Помогите! Убивают!
Странно! Жеану показалось, что в этом сильном и властном голосе не звучало ни страха, ни смятения… а еще ему показалось, что он уже где-то слышал этот голос.
Но юноша кинулся на зов тотчас же — так легко и проворно, как и должен бежать человек, закаленный во множестве суровых переделок. Ни на миг он не задумался, не замешкался: раз зовут на помощь — надо спешить, вот и все.
Узенький переулок… Жеан решительно свернул туда.
И увидел самую настоящую схватку — причем неравную: то ли семь, то ли восемь разбойников сражались на шпагах с одним-единственным человеком, который держался очень мужественно, не произносил ни слова и уверенно и яростно отбивался рапирой и кинжалом.
За ним виднелась неясная тень — то ли женщина, то ли монах; недвижно и молча следил незнакомец за сражением. В стороне — еще одна тень, пониже; это и была та женщина, что с удивительным для подобных обстоятельств хладнокровием время от времени звала на помощь. Даже непонятно было: а вдруг на самом деле она вовсе не хочет, чтобы ее спасали?
В нескольких шагах от этого места находился тупик, и у смельчака, который так замечательно сражался, была, казалось, одна забота: держаться к нему как можно ближе. Видимо, он хотел, чтобы те, кого он с таким геройством защищал, скрылись в тупичке: там, очевидно, было где спрятаться.
Жеан бросил на всю эту картину лишь один мимолетный взгляд, и его немедленно охватило чувство удивления и неясной тревоги. В уме его с быстротой молнии пронеслась мысль: уж не бросается ли он, очертя голову, в искусно расставленную западню?
Но в этот миг женщина вновь позвала на помощь, и Жеан, немедленно отринув все сомнения, вскричал звонким голосом:
— Держитесь, я иду!
Он ловко схватил свою шпагу за клинок — это был один из его излюбленных приемов — и внезапно набросился на разбойников сзади. Молотя стремительно эфесом направо и налево, он расчистил себе путь, приговаривая:
— Тут слишком тесно, расступитесь-ка!
Три человека со стонами упали наземь. Остальные на мгновение растерялись, ошеломленные этой молниеносной неожиданной атакой. Незнакомец, пользуясь их замешательством, сделал ловкий выпад — и четвертый бандит рухнул с пронзенным плечом в лужу посреди переулка.
Жеан тем временем встал рядом с храбрецом, взял свою шпагу за эфес и уверенно бросился вперед.
То ли разбойники не устояли перед его решимостью и напором, то ли они узнали Жеана Храброго, имевшего в Париже репутацию непобедимого удальца, но так или иначе они бросились прочь и скоро растворились в ночи, словно привидения.
Со звонким смехом Жеан вложил шпагу в ножны и повернулся к незнакомцу, которому так вовремя пришел на подмогу, — но вдруг замер от неожиданности.
Перед ним стоял Саэтта!
Женщина, звавшая на помощь, приблизилась к Жеану; он стоял к ней спиной. Она была закутана в широкий бурый плащ с капюшоном, скрывавший всю ее фигуру и лицо. Странная предосторожность: ведь была глухая ночь.
Саэтта поспешно подал ей какой-то загадочный знак, но она или не заметила его, или не придала ему значения. Все тем же невозмутимым голосом она благожелательно сказала:
— Вы спасли жизнь его преподобию и мне, сударь. Мы слишком бедны, чтобы отблагодарить вас по достоинству за столь великую услугу, но останемся вам навек признательны. Смею ли я спросить имя доблестного дворянина, великодушно рисковавшего жизнью ради защиты слабых?
Подошел и его преподобие — его лицо, как и у дамы, было скрыто капюшоном; как и дама, он не открыл его; как и дама, тихо спросил:
— Ваше имя, милостивый государь? Назовите его, чтобы мы могли поминать вас в наших молитвах.
С досады, что его не поняли, Саэтта сердито пробормотал что-то себе под нос.
Жеан повернулся к даме и сказал (в голосе его, как он ни старался сдерживаться, звучала глухая злоба):
— Как мое имя, сударыня? Неужто вы не видели, как Саэтта подавал вам всяческие знаки? Неужто вы и вправду не узнаете меня?
— Жеан Храбрый! — воскликнула таинственная незнакомка.
Поразительно! Эта женщина, только что спокойно и неустрашимо выдержавшая нападение бандитов, внезапно задрожала и испугалась, рассмотрев лицо своего спасителя. Даже монах утратил прежнюю невозмутимость. Оба они шагнули было вперед, но затем поспешно попятились назад.
Столь очевидно было их смятение, что Саэтта решительно встал между ними и Жеаном, положив руку на рукоять рапиры.
Жеан все понял, засмеялся тихонько и громко крикнул:
— Узнали, вижу, что узнали! Ступай отсюда, Саэтта… мне надо поговорить с синьорой и с преподобным отцом. Говорю тебе — ступай отсюда и не вынимай шпаги. Знай, что я могу убить тебя наповал собственным твоим ударом — тем знаменитым ударом-молнией, который ты изобрел, да которому все забывал меня научить. Ну, а теперь я научен ему, а впридачу и еще нескольким, тебе не известным. Например, мне показали, как можно разоружить прославленного фехтмейстера, вроде тебя. А кто был моим учителем — я думаю, говорить не стоит, ты и сам это понял.