Сын шевалье
Шрифт:
Бертиль, вздрогнув, инстинктивно отпрянула.
— О, успокойтесь, — промолвила Леонора с жалкой улыбкой, — у меня нет причин ненавидеть вас. Это не ваша вина, что вы так красивы и что Кончини воспылал к вам страстью. Я знаю, вы не любите его. Сердце ваше отдано другому, а вы, полагаю, из тех, кто отдает свое сердце раз и навсегда. Я не желаю вам зла… потому что знаю, что Кончини внушает вам только ужас.
И она повторила очень медленно, словно желая, чтобы Бертиль прониклась этими словами:
— Непреодолимый ужас! Такой ужас, что, выбирая между объятиями моего мужа и смертью, вы без колебаний…
— Смерть в сто раз лучше, мадам! — вскричала Бертиль, прерывая Леонору в порыве мятежного негодования.
Галигаи кивнула с тонкой, понимающей улыбкой на устах.
— Да, — прошептала она, будто бы разговаривая сама с собой, — я не ошиблась в этой благородной девушке! И к ней-то… пусть всего на мгновение… я ощутила злобу! Позволила восторжествовать скверному, подлому чувству!
— Умоляю вас, мадам, — великодушно сказала Бертиль, — забудьте об этом минутном заблуждении… в сущности, вполне естественном!
— Не только красива… но добра и великодушна! — с умилением прошептала Леонора.
И, справившись с волнением, заговорила вновь:
— Вы не любите Кончини, мадемуазель. А вот я… такая, какой вы меня видите… я люблю, любила и буду любить только его одного! Для меня Кончини — мое солнце, мой бог, моя жизнь! Он все для меня! За его улыбку я отдала бы душу дьяволу! Как и вы, я сочла бы смерть в сто раз предпочтительнее, нежели объятия другого! Но мой Кончини, мадемуазель… и это самое ужасное… мой Кончини не любит, никогда не любил и не полюбит меня!
О, в этот момент она не кривила душой, можно поклясться! Сердце ее обливалось кровью, а истерзанная душа стонала с такой искренностью, что потрясенная Бертиль пробормотала:
— Бедная женщина!
— Вы сострадаете мне, мадемуазель, и, в самом деле, нет никого, кто больше заслуживал бы жалости, чем я! Никакие страдания не сравнятся с муками, которые я терплю вот уже много лет. Нет худшей пытки, нежели любить… любить всеми силами души, всем существом своим того, кто вас не любит и не полюбит никогда!
— Зачем же отчаиваться? — мягко промолвила Бертиль. — Такая искренняя, такая беззаветная любовь, как ваша, мадам, в конце концов восторжествует.
Леонора с тоской покачала головой.
— И я так думала, — произнесла она удрученно, — но больше уже не надеюсь.
И, внезапно разгорячившись, добавила:
— Вы всего не знаете! Я ревнива! Ревнива до безумия! Пусть мой Кончини не любит меня… но он принадлежит мне, ибо он мой супруг, и я никому его не уступлю… я буду защищать его от всех… увы! прежде всего, от него самого! Но жизнь моя… и без того унылая и мрачная, превращается в ад из-за этой постоянной, упорной борьбы против измены… А скольких измен я не смогла предотвратить? Это известно лишь одному Кончини. Но, несмотря на все, я люблю его и буду любить!
— Я жалею вас всей душой, мадам!
Мощным усилием воли Леонора, казалось, овладела собой.
— Я призналась вам в своем несчастье, чтобы вы поняли, почему я вырвала вас из объятий Кончини. Вы были мне незнакомы, и мне до вас не было дела… Вы поблагодарили меня. Но вы ничем мне не обязаны. Я сделала это не ради вас… только ради себя. Вы понимаете?
— Понимаю, мадам.
— Вы подумали, что я хочу держать вас здесь в заточении. Я не сержусь за это предположение… оно вполне естественно в вашем положении. Тем не менее вы ошиблись. Я намеревалась спрятать вас здесь, пока Кончини не забудет о своей страсти… ведь Кончини забывает быстро.
Бертиль встала, затрепетав от надежды.
— О мадам, неужели вы так великодушны? Вы пришли отворить мне дверь темницы?
— Я намеревалась это сделать, — уточнила Леонора. — Сегодня, увы, я уже не могу так поступить.
Радость Бертиль угасла, зловещее предчувствие сжало ей сердце, и она всхлипнула:
— Почему?
— Потому, — произнесла Леонора с расчетливой медлительностью, — что Кончини оказался хитрее меня… Потому, что приехав сюда в надежде успокоить вас, я обнаружила вокруг дома стражу… Потому, что за этой дверью стоят люди Кончини… люди, которые закололи бы меня без колебаний, если бы я попыталась вывести вас отсюда… Потому, что Кончини жаждет обладать вами и уже через несколько мгновений, через несколько минут он будет здесь!
Бертиль с отчаянием огляделась вокруг.
— Я погибла! — прошептала она. — Никакого оружия… нет ничего, чтобы спасти себя от позора.
Леонора, зловеще улыбаясь, безжалостно повторила ее слова:
— Да, вы погибли безвозвратно, поскольку я не могу вас спасти.
— О, лучше смерть, чем бесчестье! — вскричала Бертиль, заламывая свои белоснежные руки и глядя на Галигаи помутившимся взором.
Улыбка Леоноры стала еще более ядовитой. Она поднялась и, запустив руку за корсаж, медленно произнесла:
— Увы, я не могу спасти вам жизнь… но зато могу спасти честь! Вы хотите этого, мадемуазель?
Бросившись вперед, Бертиль воскликнула с воодушевлением, заставившим Леонору вздрогнуть от радости:
— Хочу ли я? Говорите, мадам, говорите. Богом молю!
Леонора, вынув руку из-за корсажа, раскрыла ладонь. На ней лежал крохотный флакончик.
— Вот это, — холодно произнесла Галигаи, — сделает вас хозяйкой своей судьбы. Всего две капли… и вы ускользнете от Кончини.
— О, позвольте мне взять, мадам! — воскликнула Бертиль, с жадностью хватая флакончик.
Леонора, пристально посмотрев на нее, произнесла очень странным тоном:
— Мне хотелось бы сделать для вас больше, но не все желания исполняются.
Бертиль, уверившись, что ускользнет от объятий Кончини — ускользнет в могилу! — обрела все свое хладнокровие. Со спокойным, достоинством, поразившим Леонору, она ответила:
— Вы оказали мне бесценную услугу, мадам. Я проявила бы крайнюю неблагодарность, если бы потребовала чего-то еще.
В последний раз окинув девушку острым взглядом, Леонора глубоко поклонилась и сказала с притворным сочувствием: