Сын вождя
Шрифт:
— Ты спросил меня, хочу ли я умереть?
— Я могу помочь тебе с этим прямо сейчас.
Кадан замолк и опасливо посмотрел на Льефа.
Мужчина с черными волосами, густой волной стлавшимися по плечам, мало походил на северянина и, казалось, был Кадану знаком. На плечах воина лежал плащ из волчьей шкуры, а одежда его состояла из меховой куртки и штанов.
Жившие на юге одевались иначе и более походили на германцев: они носили меховой плащ и куртку, сшитую из двух шкур, а для украшения надевали янтарные бусы и зубы животных.
Бедра северянина оплетал широкий металлический
— Вы убили всех моих родных, — тихо сказал Кадан. Во взгляде его тлела мольба, будто он надеялся, что Льеф опровергнет его слова.
Но на севере не говорили с человеком о его несчастьях — разве что для того, чтобы предложить помощь. А помочь галлу Льеф уже ничем не мог — даже если бы и хотел.
— Ты должен свыкнуться. Никто не избежит участи, назначенной роком — как говорит мой отец.
Люди севера свято верили в то, что судьба определяет земной путь как людей, так и богов. Ни воля воина, ни мольбы женщины не смогут изменить предначертанный путь. Все свои поступки воины объясняли тем, что рок уже позаботился обо всем, и все происходит так, как решено волей норн*.
"Нельзя противиться судьбе, — слышал Льеф с малых лет и не раз испытал на себе. — Никому не сделать даже шага вперед, если судьба так пожелает".
— И какова же… — Кадан прокашлялся, — какова же моя судьба?
— Принадлежать мне.
Льеф встал, не обращая более внимания на своего раба, и обернулся к Сигрун.
— Продолжай за ним наблюдать. Я приду через несколько дней.
Затем снял золотое обручье и протянул ей.
— Не забудь сказать Руну, — крикнула Сигрун, когда Льеф уже выходил за дверь.
Льеф вышел на воздух. Только теперь он ощутил, какой тягостный дух лука и лечебных трав стоял в избе. Он смотрел на кромку леса вдалеке и думал о том, какой неудачной была мысль притащить галла сюда.
Галл не годился для северной жизни. Льеф предчувствовал, как ему придется день изо дня оберегать его — но уже в следующую секунду при мысли об этом по груди разливалось тепло. Тело Кадана было даже хрупче, чем у Сигрун, и рождало в животе Льефа ощущения, которые пугали его. "Нужно держать его на расстоянии, — подумал Льеф. — На расстоянии… но так, чтобы можно было дотянуться рукой."
Кадан тем временем лежал и смотрел в окно — на покрытый волчьей шкурой силуэт северного воина, который приходил навестить его. "Где же я мог видеть его?" — думал он, но вспомнить не мог.
Запястье все еще горело, словно ощущая жесткие пальцы, и Кадан слегка дотронулся до него.
Мысль о руках северянина, которых он будто бы касался таким образом сам, разожгла в теле Кадана огонь.
Кадан снова посмотрел в окно. Северянин уже взбирался на коня. Он ударил гнедого шпорами по бокам и неторопливо направился прочь. А Кадан все смотрел и смотрел ему вслед, пока силуэт всадника не растворился в сизой дымке сна.
Когда Кадан открыл глаза в следующий раз, над горизонтом алел закат. Лучи холодного северного солнца ласкали щеки, и в бликах его Кадан не сразу понял, что в дверях напротив стоит воин с пшеничной бородой, заплетенной в косы. На плечах северянина лежала шкура полярного волка, а пальцы
Северянин стоял неподвижно какое-то время. Затем шагнул вперед.
Кадан попытался отползти, но северянин поймал его за подбородок и потянул вверх, заставляя смотреть себе в глаза.
— Льеф захотел тебя, да?
Кадан сглотнул, не зная, как должен отвечать. Северянин усмехнулся. Красивое лицо его озарила холодная улыбка, и в голубых глазах стоял такой же лед.
— Он наиграется с тобой. Или выбросит прочь, если не дурак. И тогда мое время придет, женоподобный галл.
Северянин резко убрал руку, плащ его взметнулся вверх, и дверь захлопнулась за спиной.
*Норны — в германо-скандинавской мифологии три женщины, волшебницы, определяющие судьбы мира, людей и даже богов
ГЛАВА 4. Учитель и друг
Королевский двор был похож на усадьбы богатых бондов: лишь величина построек давала понять, что здесь живут правители. В остальном же имения конунгов и ярлов от жилищ простых бондов отличало только наличие приемного покоя, который называли "палатой".
Льеф остановил коня и бросил поводья трелю, вышедшему ему навстречу.
Изнутри зала, где три дня и три ночи пировали вернувшиеся из похода, напоминала комнату в жилищах простых воинов и выделялась только пышностью резьбы и красотой укрывавших стены в праздничную ночь гобеленов. Величины ее хватало, чтобы когда конунг принимал ярлов и знатных бондов, приехавших с визитом, те поместились внутри со всей своей огромной свитой. А кроме того, на пиры созывались все именитые люди с окрестных земель — и для них тоже хватало места за столом.
Льеф огляделся по сторонам.
Стены еще были убраны цветными щитами, оставшимися после пира, шлемами и кольчугами, так что палата имела воинственный вид.
Конунг Эрик стоял в полумраке и рассматривал драгоценности, лежащие перед ним.
Льеф остановился у лавки, покрытой шитым золотыми нитями "чужеземным" полавочником. Не только на кресле конунга, но и на лавках лежали великолепные подушки в наволочках, украшенных искусной вышивкой.
— Конунг, — окликнул он, и только теперь Эрик обернулся. Взгляд его, устремленный на пасынка, был задумчивым, и все же конунг ответил тепло и даже с нежностью:
— Льеф?
— Да, мой господин, — Льеф склонил голову, — я пришел предупредить тебя, что уезжаю домой.
Конунг несколько секунд все так же задумчиво смотрел на него, а потом кивнул собственным мыслям и сказал:
— Пойдем.
Следом за конунгом Льеф покинул пиршественную залу и, минуя главный, бревенчатый дом, протянувшийся с севера на юг, направился к еще одному сооружению — палате, стоявшей немного особняком.
Короли, ярлы и лагманы помимо пиршественной палаты выстраивали в своих имениях специальный зал для приемов, где проводили встречи, переговоры и советы, принимали просителей и гостей. К такому залу и направились они. Вошли внутрь, и Льеф остановился, разглядывая с детства знакомые стены, которые, тем не менее, не видел уже давно.