Сын
Шрифт:
8 июля 1917 года
Утром она поджидает меня внизу:
— Потрясающая новость, да?
Не знаю; у меня из головы не выходит ее судьба; какое счастье, что нефть нашли на нашей земле, а не на земле Гарсия.
— У тебя сегодня много работы?
— Вряд ли. Есть кое-какие дела в Карризо. Если хочешь, можем съездить вместе.
Она соглашается, и уже ничто не может испортить мне настроения, даже ворота, настежь распахнутые из-за непрерывного потока машин, снующих в направлении
В Карризо, как выяснилось, заняться нечем. Поддавшись внезапному порыву, мы решили съездить пообедать в Пьедрас-Неграс (зашел разговор о Нуэво-Ларедо, но Марии туда не хочется). Ехать туда не меньше трех часов, домой вернемся поздно, но это нас не смутило. Она уложила волосы в пучок, чтобы не растрепал ветер; я украдкой разглядывал ее теплые губы, черные ресницы, тонкие волоски на затылке.
До города мы добрались около четырех часов, я нервничал по поводу каррансистов, виллистов, сапатистов, но Марию, похоже, это нисколько не беспокоило. Не обращая внимания на призывные крики чистильщиков обуви и продавцов лотерейных билетов, мы отыскали таверну и устроились в патио под навесом. Заказали угря arranchera, рыбу на гриле, tortillas sobaqueras [116] , авокадо с помидорами. Она пьет текилу сауэр, я — «Карта Бланка». Столько еды, что мы не справляемся. Размышляем, не заказать ли еще выпить. В машине опять начинаем колебаться.
116
Arranchera — по-деревенски (исп.); tortillas sobaqueras — очень большие и тонкие лепешки (исп.).
Вместо того чтобы возвращаться домой, отправляемся дальше, в сторону старой миссии Сан-Бернардо. Развалины, маленькая одноэтажная церквушка, никакого сравнения с соборами Мехико, но в свое время это был форпост испанского влияния в этих краях. Все экспедиции на Север отправлялись отсюда и сюда же возвращались. До сих пор легко представить облегчение, которое испытывали путники, завидев на горизонте купол и арки миссии. И тревогу, когда покидали ее. Эта земля была гораздо опаснее Нью-Мексико.
А ведь Сан-Бернардо ненамного старше, лет на пятьдесят-шестьдесят, чем каса майор Гарсия. Я притих. Мария то ли читает мои мысли, то ли объясняет мое молчание иными причинами, но нежно берет меня под руку и кладет голову мне на плечо.
— Как хорошо выбраться из твоего дома.
Мы медленно, задумчиво бредем; самого главного пока не сказано. Она не выпускает моей руки, но и глаз не поднимает.
— А что твоя жена? Когда она вернется?
— Надеюсь, никогда.
— Ты с ней разведешься?
— Если смогу.
— На фотографиях она красивая.
— Она из хорошей семьи.
— Похоже, да.
— Она вышла за меня, потому что ее семья разорилась. Думала, выходит за юную версию моего отца, но
— Может, она выбрала тебя, потому что ты красавчик.
— Вот уж нет.
— Точно-точно. У твоего брата физиономия проныры.
— Жена хотела, чтобы я стал другим человеком. Я рад, что она ушла.
Мы идем не размыкая рук, раскачивая ими взад-вперед, как дети.
Уже около машины она спрашивает:
— Мы ведь очень поздно вернемся домой, да?
Когда что-то серьезное ставится на карту, во мне берет верх та часть натуры, которая и сейчас глупо лепечет:
— Меня ждут обратно.
— О, — коротко бросает она, отвернувшись.
Садится в машину, нога на ногу, оглядывается на миссию и brasada дальше к югу, пока я завожу двигатель.
Устроившись на сиденье, я, нервно сглотнув, выдавливаю из себя:
— Возможно, ехать в темноте не совсем безопасно.
— Возможно, — улыбается она.
Неподалеку от железнодорожной станции мы находим отель.
— Как тебе здесь?
Мы молчаливы, как поссорившиеся супруги. В холле прохладно, под потолком крутится вентилятор, но по спине у меня струится пот. Каждый звук отзывается эхом, мои башмаки грохочут по полу, стойка скрипит, когда я опираюсь, записывая наши имена в книге регистрации. Мистер и миссис Гарсия. Клерк глупо подмигивает. Наш номер на втором этаже. Молча поднимаемся по лестнице, молча входим в комнату.
— Итак… — нарушаю я молчание.
Она садится на кровать, не глядя на меня. Дешевая мебель; кто-то вырезал свои инициалы в изголовье.
— Это неправильно, — говорит она. — Надо вернуться.
— No quiero vivir sin ti.
— Скажи по-английски.
— Я не смогу жить без тебя.
Она опять уставилась в пол, но, кажется, улыбается.
— Я думала, ты не решаешься признаться, потому что я плохо выгляжу.
— Нет-нет.
— То есть ты наконец-то сказал, что я красивая, — смеется она и похлопывает ладонью по кровати: — Иди-ка сюда.
— Я люблю тебя, — говорю я.
— Я верю тебе.
9 июля 1917 года
Мы лежим лицом друг к другу, ее нога на моей, но мы не двигаемся; она сонно прижимается ко мне. Мой палец скользит вдоль ее руки, по плечу, шее, опять по руке. В окно видны огни станции.
— Погладь по спине.
Я долго и томно рисую ладонью всякие фигуры, лаская ее, потом целую, намекая на свои намерения. Она, вздыхая, притягивает меня к себе, бедра двигаются мне навстречу.
Засыпаем мы, не размыкая объятий. Проснувшись, начинаем с того же.
— Я бы хотела остаться в этой постели на всю жизнь.
— Я тоже.
Она целует меня, и еще раз, и еще, и еще, и я закрываю глаза.
Утром, когда свет пробивается сквозь задернутые шторы, я начинаю бояться, что чары рассеялись, но и при ярком солнечном свете она смотрит на меня все так же, утыкается носом мне в шею. Я чувствую, как она вдыхает мой запах.
Сорок
Илай Маккаллоу