Сын
Шрифт:
А мне тем временем удалось подружиться с луком. Бизоны по-прежнему не появлялись, но почти каждый день я доставлял в лагерь оленя, лося или антилопу и с каждым днем уезжал все дальше и дальше. Как-то в августе я охотился в пяти днях пути от нашей деревни, оттуда можно было просто двигаться дальше на восток, пока не доберешься до бледнолицых. Я медленно ехал, ведя в поводу мула с грузом мяса для племени, смотрел на расстилающиеся впереди просторы и вдруг понял, что мне незачем возвращаться туда, у меня нет никого, кроме отца, который даже не попытался меня найти. Родители обычно готовы были отдать последнее, чтобы разыскать и вернуть детей, новости о солидных выкупах быстро распространялись среди индейцев. В прошлом месяце у нас в лагере появился свободный негр из Канзаса. Все настолько
У нас таких пленников не было, но ходили слухи, что каких-то негров видели в племени дальше к западу. Мы накормили негра, позволили ему отдохнуть у нас пару ночей и отправили дальше, к нойеканее [80] . Вот кого мы точно ненавидели и убивали сразу же, не рассуждая, это техано, техасцев. С остальными бледнолицыми или неграми, как вот в этом случае, всегда разбирались отдельно: если человек совершил отважный или мудрый поступок — появился, к примеру, в лагере команчей белым днем, — его не только оставляли в живых, но и принимали как почетного гостя. Отец Тошавея рассказывал мне, что, пока не пришли техасцы, команчи не имели ничего против бледнолицых — с французами и испанцами мы торговали сотни лет. Но когда появились техасцы, жадные и жестокие, все изменилось. Бледнолицым это было известно, и техасец, попадая в руки индейцев, обычно заявлял, что он из Нью-Мексико или из Канзаса. В противном случае его поджаривали на медленном огне. Даже нож — слишком быстрая смерть для техасца.
80
Странники, бродяги (ком.) — одно из племен команчи.
И вот я постоял, поглазел на голубые цветущие просторы прерии и решил, что пора возвращаться домой, в деревню. Уже несколько месяцев я и не вспоминал о жизни с бледнолицыми, да и что меня там могло ждать — сиротский приют или работа прислугой, а здесь меня считали взрослым мужчиной. Бледнолицым подобные вещи вообще не могли прийти в голову. А еще у меня была Цветок Прерий, которая, конечно, твердила, что все это пустяки, но все равно приходила в мое типи каждую ночь. Если я видел, как она несет воду, обязательно бросался на помощь; помогал собирать хворост или свежевать оленя, которого принес в дар ее семье. Ее отец не одобрял моих ухаживаний: хотя я и считался сыном Тошавея, но он предпочел бы отдать дочь за Эскуте, который был старше, и не бледнолицый, и не пленник.
Большинство мальчишек, оставшихся в лагере, беспокоились за меня. Они понимали, что Цветок Прерий забудет о моем существовании, как только вернется Дразнящий Врага, а тот, может, и не убьет меня, но обязательно покалечит. Они неустанно напоминали мне об этом, предостерегали, уговаривали пускай не прекратить видеться с ней, то хотя бы не срамиться на людях. Но если раньше я считал Цветок Прерий лишь копией сестры, сейчас относился к ней совершенно иначе. Быстроногая как лань, она была стройнее и изящнее сестры; глаза, щеки, грудь — совсем не такие громадные, как у Жуткой Лентяйки, ничего лишнего, по мудрой воле Создателя. Я был совсем не прочь «позориться» на людях.
В конце концов, было много других забот. Еды у нас хватало, но довольно однообразной; недоставало продуктов, которые обычно покупали, — сахара, кукурузы, тыквы, — потому что лишних лошадей или шкур на обмен не было.
Заканчивались свинец, порох, винты для ружей; мы находились на холодной, сухой, незнакомой земле. Привычный порядок жизни нарушился: мальчишкам, которым положено беззаботно играть, приходилось охотиться, старики выполняли женскую работу. Возможно, это общее тоскливое настроение и привело Цветок Прерий в мое типи. А может, она пришла потому, что в июне, когда наши воины уже должны были добраться до Мексики, ей приснился труп Дразнящего Врага со снятым скальпом. Никому из команчей этого не стоило рассказывать, такие сны считались дурным предзнаменованием; вздумай она поделиться своими опасениями, старики запросто могли назвать ее бруха [81] ,
81
Ведьма (ком.).
А в целом это было лучшее лето в моей жизни, и, несмотря на всеобщее уныние, я был счастлив как никогда прежде. Каждый день меня могли убить бледнолицые или враждебные нам индейцы, мог задрать гризли или разорвать в клочья волк, но я делал только то, что хотел, и, наверное, в этом состоит главное различие между бледнолицыми и команчами. Бледнолицые готовы продать свободу за возможность жить дольше и есть сытнее, а команчи не променяют свободу ни на что. Когда было холодно, я спал в типи или под навесом, в теплую погоду, если отправлялся на охоту или просто побродить по окрестностям, — под звездным небом; у меня была девушка, пусть даже она считала себя невестой другого. Тосковал я только по рыбалке. Команчи ели рыбу лишь в самое голодное время, но я не рыбачил, даже когда на охоте забирался далеко от лагеря, даже когда меня никто не мог увидеть.
В октябре старейшины решили, что нам нужно перекочевать южнее, на привычные территории, здесь зима предстоит очень суровая и голодная. Наши воины еще не вернулись, и все беспокоились, но все равно сняли лагерь. На дереве вырезали целое послание иероглифами, сообщив, куда направились.
Мы остановились неподалеку от нашего старого лагеря, в десяти милях к северу от Канейдиан. Странно, что место оказалось свободно, хотя находилось довольно близко к основным индейским тропам. Лето выдалось дождливое, густой высокой травы хватало нашим лошадям, чтобы пережить зиму, и это добрый знак. Но было видно, что за все лето здесь не паслись другие лошади, а это уже дурной знак, означающий, что множество команчей погибло в недавнее время, и не только пенатека, если такое прекрасное место оставалось не занято с тех самых пор, как мы покинули его.
В декабре вернулись воины; единственная добрая весть — Тошавей, Эскуте и Неекару остались живы. Они так побледнели и похудели, что когда мы заметили приближающихся всадников, то сперва приняли их за призраков. Тошавей едва не потерял отмороженную ногу. Эскуте в самом начале похода был ранен в плечо и все три месяца скакал и сражался со сломанной рукой. Теперь рука почти не слушалась.
В июне они захватили восемь сотен лошадей, но попали в засаду — армия и мексиканцы отныне действовали вместе, а не убивали друг друга, как прежде, — и мы потеряли почти половину воинов котсотека. Оставшихся в живых рейнджеры и солдаты преследовали вплоть до Нью-Мексико.
А в это время на лагерь, где оставались одни женщины, напали апачи мескалеро, всех перебили или угнали в плен. Останки тел растащили дикие звери, и даже подсчитать убитых было невозможно. Среди пропавших была и дочь Тошавея. Из трехсот котсотека вернулись меньше сорока человек, и хотя, конечно, никто не сравнивал такие утраты, мы вдобавок потеряли почти тысячу лошадей, а значит, нам нечего обменять на еду и зима будет еще тяжелее, чем ожидалось. С этого дня и до самой весны стоны и рыдания заглушили все прочие звуки, половина наших женщин изуродовали свои лица и руки, многие даже отрезали пальцы в память о погибших мужчинах.
Цветок Прерий больше не приходила ко мне. Дразнящий Врага погиб, но враги наступали так быстро, что его тело не удалось спасти, так что, видимо, его скальпировали и осквернили. Она почти не ела и не выходила из своего типи, но не могла оплакивать его открыто, потому что они не были женаты. И не смела рассказать кому-либо о том, что предвидела такой исход, что видела его смерть так ясно, словно стояла рядом.
Двадцать
Джинни Маккаллоу