Сыночкина игрушка
Шрифт:
В самом низу Пашкиного живота возникло неприятное, почти болезненное тянущее чувство, и он жидко обгадился прямо в штаны. Дерьмо потекло по ногам, обжигая, как кислота, и стало просачиваться в ботинки. Андрей Семёнович хрипло рассмеялся, глядя в изуродованное лицо сына:
– Да ты даже подохнуть не…
И насмешка сделал то, чего не смогла сделать жестокость. Впервые в жизни Пашка защитил себя. Его руки выстрелили вперёд со всей доступной им скоростью. Побелевшие от напряжения ладони звонко шлёпнули по шее отца и сжались, комкая плоть, как пластилин. Выражение на лице Андрея Семёновича мгновенно сменилось с торжества и злорадства на непонимание и, наконец, страх. Захрипев,
Страх перерос в панику, паника – в отчаяние. Несколько раз Андрей Семёнович шлёпнул Пашку по лицу, но этим шлепкам было далеко до тех мощных ударов, которые он обрушивал на своего отпрыска совсем недавно. Мужчина только сейчас догадался пнуть соперника в пах, но полноценный пинок уже не осилил. Нога лишь приподнялась над полом и тут же упала обратно.
Глаза маньяка вылезли из орбит, и смерть из них посмотрела в заплывшие до состояния узеньких щёлочек глаза Пашки. Последним конвульсивным движением Андрей Семёнович хлопнул себя по заду, пытаясь выхватить нож, уже не помня, что тот выпал из его руки. Язык вывалился изо рта и повис, касаясь сжатых на горле отца Пашкиных рук, но полоумный этого не заметил. Он не разжал пальцев даже когда Андрей Семёнович осел на пол, увлекая его за собой.
Пашка упал на труп своего отца. Он всё ещё сжимал его горло, хотя и чувствовал, что сопротивление прекратилось.
– Она шкашала… – прошамкал он залитым кровью ртом, царапая бахрому губ об осколки зубов. – Она шкашала, што шаглашна…
80.
Света сидела на кухне в немом отупении и смотрела, как пляшут тени в свете молний. Эта ночь станет последней, всё яснее осознавала женщина. В Липецкой области нечасто выдавались такие бури. Если говорить точнее, ни одной подобной на её памяти ещё не случалось. К ней едва ли оказались готовы поисковики, рыщущие по лесной чаще, что уж говорить о её дочери.
О её дочери, которая отправилась на прогулку в лес в старой футболке и потёртых джинсах, щёгольски подвёрнутых над кроссовками. Без еды, без воды, без тёплой одежды. Едва Света прикрывала глаза, как перед ней вставала картина: Катина фигурка мечется по лесу, перепуганная громом и молниями. И без того усталая и голодная, сейчас она наверняка умирает. Если она и протянула в лесу трое суток, во что уже почти никто не верил…
Сидеть с закрытыми глазами было слишком страшно, и женщина изо всех сил таращилась в темноту, то отступавшую в ослепительной вспышке, то заполнявшей кухню, словно ледяная вода отсек тонущего корабля. Последняя ночь. После неё продолжать поиски смысла уже не будет. После неё жизнь уже не сделается такой, как прежде.
81.
А для Дмитрия Юрьевича ночь превратилась в кошмарный сон. В считанные секунды центр бури приблизился к Грачёвску, и теперь гром грохотал прямо у него над головой. Молнии били в землю в бессильной ярости, почти не делая перерывов. Дождь усилился стократно, превратившись в сплошную стену воды, непроницаемую для глаз даже на расстоянии вытянутой руки.
Он едва ли когда-то мог помыслить, что окажется на улице в такую погоду. Ему бы быть дома, как и всем прочим дряхлым старикам и старухам, замершим сейчас на коленях перед трепещущими огоньками лампадок… Но вместо этого он бежал, поминутно оскальзываясь, по улицам Грачёвска, превратившимся в русла для дождевой воды. Щебёнка, невидимая под бурными потоками, разъезжалась под ногами, не давая удерживать равновесие. И его по пятам преследовала Марина,
Не раз и не два дядька Митяй пробегал мимо домов, в окнах которых маслянисто желтели тусклые лампочки и огоньки церковных свечей. Город будто служил панихиду, но старик не знал, по кому льют слёзы жители. Быть может, и по нему.
Он не пытался стучать в двери и окна. Даже если бы кто-то и расслышал отчаянные стуки сквозь гром, стук капель и завывания ветра, никто не решился бы подойти к двери. Тем более отпереть её.
Дождь смыл очертания улиц, превратив знакомый Дмитрию Юрьевичу городок в запутанный тёмный лабиринт. Из которого, как он подозревал, выхода не существовало вовсе. С неба донёсся особенно громкий раскат грома. Земля вздрогнула, и замёрзшие пальцы старика вдруг закололо. В медленно тающих цветных пятнах перед глазами он неожиданно разглядел картину, от которой тошнота подкатила к горлу.
Огромный нарыв, столько времени не дававший ему покоя, лопнул. По кривым улочкам теперь разливался невидимый гной, смешанный с тухлой чёрной кровью и чем-то липким, полупрозрачным… Видение мигнуло и исчезло, не продлившись и секунды. Но теперь старик уверился, что всё произошло, и продолжало происходить, не случайно.
– Не случайно…
Дядька Митяй вытер лицо от струящейся по нему воды, мешавшейся с потом, и продолжил бег. Огромная фигура разъярённой женщины не отставала от него ни на шаг.
82.
Раскат грома чудовищной силы долетел даже до подвала, в котором находилась Катя. Темница дрогнула, сверху с шорохом осыпался песок. Девушка пришла в себя. И из её глотки моментально вырвался дикий вопль: едва открыв глаза, она увидела над собой кровавую маску, в которую превратил Пашкино лицо маньяк.
– Сё харахо! – выдавил он из себя, растягивая лохмотья кожи, оставшиеся на месте измочаленных губ, в подобие улыбки. – Харахо! Шена!
Смысл сказанного почти не доходил до Кати. Она лежала на узкой койке на спине, ногами к двери. Мышцы саднило, всё тело налилось свинцовой тяжестью. Дышать было тяжело, но, видимо, самые острые приступы боли она перенесла без сознания. Слабо скосив глаза, Катя вздрогнула. Андрей Семёнович, её мучитель, лежал в центре камеры нелепой кучей тряпья. Она не смогла увидеть со своего места на койке, но догадалась, что его руки и ноги раскинуты в стороны, как у морской звезды. Зато она отлично разглядела его шею с багровыми синяками, вытаращенные глаза, налитые кровью, и фиолетовый язык, далеко вывалившийся изо рта.
«Господи…» – Промелькнуло у неё в голове. – «Он же его задушил… Задушил, задушил его…»
Волна радостного облегчения поднялась в груди. Защипало глаза от навернувшихся слёз облегчения. Чёртов садист сдох! Катя хрипло рассмеялась, совершенно забыв о том, что в комнате находится ещё один человек. История закончилась! Катя смеялась и смеялась, дрожа всем телом и время от времени глухо охая, когда тупая боль проносилась по сломанным рёбрам. Теперь она вернётся домой, к маме, к тётке! Они уже, должно быть, с ума сошли от беспокойства…
– Шаглашна! – громко возвестил Пашка, стоя у изножья кровати.
Катин смех резко оборвался. Кружившая голову эйфория схлынула, оставив после себя понимание, что она по-прежнему пленница. Но теперь её держит в заключении умственно неполноценный едва ли на несколько лет старше неё самой. Похотливый и, возможно, в неё влюблённый. И именно оттого – безумно опасный. Непредсказуемый.
«Он только что убил своего отца.» – безучастно напомнил Кате голос в её голове. – «Ты жива только потому, что успела дать согласие.»