Сыновья Ананси (Дети Ананси) (Другой перевод)
Шрифт:
На маленьком серебряном подносе с двумя чашечками прибыла турка.
– Греческий кофе, – сказал хозяин, который все это принес.
– Да. Спасибо. Я просил дать нам пару минут…
– Очень горячо, – сказал хозяин. – Очень горячо кофе. Крепко. Греческий. Не турецкий!
– Прекрасно. Слушайте, если не возражаете – пять минут, ладно?
Хозяин пожал плечами и отошел.
– Возможно, ты меня ненавидишь, – сказал Паук. – Будь я на твоем месте, я бы, может, тоже себя ненавидел. Но я серьезно. Так серьезно, как никогда в жизни.
Она
– Пожалуйста. Скажи что-нибудь. Что угодно.
Ее губы дрогнули, словно она подыскивала слова.
Паук ждал.
Ее рот открылся.
Его первой мыслью было, что она что-то съела, потому что во рту между зубами виднелось что-то коричневое, и это определенно был не язык. Затем изо рта показалась голова, и на него уставились маленькие черные бусинки глаз. Рози открыла рот невозможно широко, и оттуда полетели птицы.
– Рози?! – воскликнул Паук. Воздух заполнили клювы, перья и когти. Птицы извергались из ее глотки потоком, с тихим сдавленным покашливанием, и устремлялись прямо на него.
Он выбросил вперед руку, чтобы защитить глаза, и почувствовал боль в запястье. Он замолотил руками, но нечто ринулось к его лицу, целясь в глаза. Он запрокинул голову, и клюв оцарапал ему щеку.
Это был ночной кошмар наяву, а напротив него все еще сидела женщина, которую он почему-то принял за Рози. Прежде всего она была старше, ее иссиня-черные волосы прореживала седина. Кожа у нее была не такая тепло-коричневая, как у Рози, а черная, как кремень. На ней был истрепанный плащ цвета охры. И она ухмылялась и раскрывала рот все шире, и теперь у нее во рту он мог видеть тяжелые клювы и безумные глаза чаек…
Паук не раздумывал ни секунды. Он действовал. Он схватил турку за ручку и рывком плеснул из нее в женщину, что сидела напротив. Обжигающе горячим кофе.
Она зашипела от боли.
Ресторанчик наполнило хлопанье крыльев сталкивавшихся друг с другом птиц, но напротив Паука уже никого не было, а птицы летали бесцельно и исступленно бились о стены.
– Сэр! – сказал хозяин. – Вы не пораниться? Мне очень жаль. Они, должно быть, с улица налететь.
– Все нормально, – сказал Паук.
– У вас лицо кровь, – сказал хозяин.
Он протянул Пауку салфетку, и тот приложил ее к щеке. Царапина саднила.
Паук предложил помочь выгнать птиц. Он открыл дверь на улицу, но в ресторанчике уже было так же пусто, как перед его приходом.
Паук вытянул из кармана пятифунтовую банкноту.
– Вот, – сказал он. – За кофе. Мне пора.
Хозяин благодарно кивнул.
– Оставьте салфетка.
Паук остановился и задумался.
– Когда я пришел, – спросил он, – со мной была женщина?
Хозяин выглядел озадаченным – возможно, даже испуганным.
Паук не был уверен.
– Не помню, – сказал тот удивленно. – Если бы вы был один, я бы вас за тот столик не посадить. Но я не знаю.
Паук вернулся на улицу. Денек выдался погожий, но солнечный свет никаких надежд уже не вселял. Он огляделся. Увидел голубя, который волочил и клевал заброшенный рожок мороженого; по подоконнику скакал воробей; а высоко
Глава 9
в которой Толстяк Чарли открывает дверь, а Паук встречается с фламинго
Фортуна, почуял Толстяк Чарли, повернулась к нему лицом. В самолете, на котором он возвращался домой, закончились свободные места, и его бесплатно пересадили в бизнес-класс. Кормили отменно. На середине пути над Атлантикой бортпроводница сообщила Толстяку Чарли, что он выиграл в подарок упаковку шоколада, и сразу же ее преподнесла. Он забросил упаковку на верхнюю полку и заказал «Драмбюи» со льдом.
Он вернется домой. Он все уладит с Грэмом Коутсом – в конце концов, если Толстяк Чарли и был в чем-то уверен, так это в собственной честности при расчетах. Он наладит отношения с Рози. И все будет просто великолепно.
Уехал уже Паук, думал он, или ему все же выпадет удовольствие вышвырнуть его самому. Он надеялся на последнее. Толстяк Чарли хотел увидеть, как брат извиняется, или, еще лучше, умоляет. Он даже представил себе, что скажет Пауку.
– Убирайся, – сказал Толстяк Чарли. – И забери с собой солнце, джакузи и спальню!
– Простите? – сказала бортпроводница.
– Разговаривал, – сказал Толстяк Чарли. – Сам с собой. Просто.
Но чувство неловкости, которое он испытал, было не таким уж сильным. Он даже не стал желать, чтобы самолет рухнул в океан вместе с ним и бортпроводницей. Жизнь определенно налаживалась.
Толстяк Чарли распаковал «дорожный набор», прикрыл глаза повязкой и откинул сиденье насколько возможно, то есть почти лег. Он думал о Рози, хотя Рози в его воображении все норовила превратиться в девушку пониже ростом, на которой, к тому же, почти ничего не было. Толстяк Чарли виновато представил ее одетой и смутился, поняв, что на ней, кажется, полицейская форма. Из-за этого я чувствую себя ужасно, подумал он, впрочем, не произведя на себя особого впечатления. Он должен стыдиться. Должен…
Толстяк Чарли устроился в кресле поудобнее и негромко, но удовлетворенно всхрапнул.
Когда они приземлились в Хитроу, настроение у него все еще было замечательное. На экспрессе он отправился в Паддингтон, с удовольствием отметив, что за время его краткого отсутствия солнце решило наконец явить себя. Все будет хорошо, сказал он себе, даже в мелочах [55] .
И только одно странное событие придавало этому утру ощущение чего-то неправильного. На полпути в Паддингтон он глазел в окно, жалея, что не купил в Хитроу газету. Поезд проезжал зеленый простор – кажется, школьное поле – когда небо как будто мгновенно потемнело, и поезд, зашипев тормозами, остановился у знака.
55
«Every little thing gonna be all right», – Толстяк Чарли цитирует строчку из песни Боба Марли «Three Little Birds».