Сыновья человека с каменным сердцем

Йокаи Мор

Ее гнев напоминал извержение вулкана, который опаляет огнем грозовые тучи и бросает вызов небу!

Сначала она билась лбом и стучала кулаками по столу. Потом откинулась в кресло, слезы покатились по ее щекам, а растрепанные волосы рассыпались в беспорядке.

– Да будут прокляты небо, земля, люди!

И она извивалась в судорогах, как смертельно раненная тигрица. Затем, в порыве безумия, схватила со стола нож и начала колоть им дверь, издавая хриплые крики:

– Кого мне зарезать?… Я должна кого-нибудь убить!

Но схваченное ею орудие было непригодно ни для убийства, ни для самоубийства. С криком – «Жалкий кусок железа!» – она швырнула нож на пол и начала топтать его ногами.

Но вот, словно что-то вспомнив, Альфонсина припала лицом к стене, шепча сквозь рыдания: «Милый Отто!..» Затем, сползая всем телом вдоль стены, она свалилась на пол.

Некоторое время она лежала, распластавшись, и рыдала. Однако поднимать ее никто не торопился, и ей пришлось встать самой.

Альфонсина оглядела комнату покрасневшими от слез глазами.

Обе монашенки были заняты госпожой Планкенхорст, которую никак не удавалось привести в чувство. Эдит, уже в шляпе и в шали, забилась в угол и, казалось, горела желанием поскорее вырваться отсюда.

Один только Ридегвари во время этой бурной сцены не тронулся с места и стоял с равнодушным видом, спокойно засунув руки в карманы.

– Больную надо уложить в постель. Позовите прислугу! – жестко проговорила Альфонсина. Потом повернулась к Ридегвари.

– Сударь! В этой гостиной, в этом городе, во всем мире нет, кроме нас двоих, человека, в ком жила бы такая сила ненависти, что побеждает всякий страх. Вы все знаете?

– Все!

– Можно ли отомстить?

– Можно.

– Вы отыщете способ мщения?

– Отыщу, если бы даже пришлось искать его в самой преисподней.

– Я вижу, вы меня понимаете.

– Да мы понимаем друг друга.

– Так вот… Если когда-нибудь вам понадобится существо, у которого вы захотите занять смертоносного зелья, когда кончится ваше, вспомните обо мне. Я – ваша должница, я подскажу вам адский замысел.

– Будьте покойны, мадемуазель, час расплаты наступит. Око за око, ничто не пройдет даром. Мы отомстим, если даже весь мир развалится на куски. Мы вызовем в Венгрии такой поток слез, что их не забудут на протяжении трех поколений, а траур там не выйдет из моды десять лет. Я ненавижу мою страну! Вы понимаете, что это значит – ненавидеть свою родину? Ненавижу каждую травинку на ее земле, каждого грудного младенца! Теперь-то вы в силах понять, что я такое. И я отлично знаю, что вы собой представляете. Когда бы мы ни понадобились друг другу, мы встретимся.

С этими словами он взял шляпу и, ни с кем не простившись, удалился.

Альфонсина же села возле опустевшего стола, против зажженной лампы, и, сжав виски ладонями, уставилась на огонь.

– Значит, ты умер? – заговорила она, словно обращаясь к призраку. – Значит, ты мне изменил? Неужели ты покинул меня навсегда? Может, и мне последовать за тобой? Кому я должна мстить?… Всем! Любят ли, ненавидят ли там, куда ты удалился? Я и там не смогу найти себе забвенья. Ox!. Горе той, кого ты покинул! Горе и тебе, кто ушел! Но горе и тому человеку, что отправил тебя на тот свет! Наши души теперь уже не обретут покоя. Тебе не придется мирно почивать в могиле, а мне – безмятежно жить на земле. Мы неустанно будем терзать друг друга и вместе станем преследовать твоего убийцу. Есть одно место, еще более скорбное, еще более проклятое, чем могила, – эшафот! У его подножья мы незримо встретимся, все трое, но я не примирюсь с моим врагом и тогда. Кто в силах заставить примириться со своей судьбой девушку, которой не суждено стать женой? На это не хватит власти даже самого неба с его сонмом ангелов и святых! Я стала исчадием ада, адские силы таятся во мне!

Альфонсина смотрела на круглую лампу, словно та была одушевленным существом, которому понятны ее слова. Быть может, в долгие бессонные ночи она привыкла разговаривать с этим немым собеседником: обычно она беседовала с ним мысленно, а сейчас, в самозабвении, – делала это вслух.

Произнося эту бессвязную речь, Альфонсина беспрерывно подкручивала горящий фитиль, так что из стекла стали вырываться красноватые языки пламени. Но ей все казалось, что лампа горит недостаточно ярко. Наконец раскалившееся стекло с треском лопнуло, и горячие осколки разлетелись во все стороны.

Альфонсина встрепенулась.

Существует примета: лопнувшее стекло – к трауру, значит, тот, о ком она сейчас думала, умер. Какая же мощь таится в человеческой душе, если, покинув свою бренную оболочку, она способна, в последнем усилии, разорвать, стекло!.. «Суеверие», – скажут ученые. Но ведь доказано же, что звуковая волна «f» оставляет на посыпанном порошком стеклянном листе след, напоминающий двойной крест; волна «d» прочеркивает на нем двойной круг, а усиленные вдвое звуковые колебания «с» разбивают вдребезги бутылку. Но едва речь заходит о свойствах бесплотной души, сразу же раздаются возгласы: «Суеверие!»

Обе монахини возвратились из комнаты госпожи Планкенхорст. Корчившуюся, в истерических судорогах даму уложили в постель и вверили заботам прислуги.

По привычке, сестра Ремигия принялась утешать Альфонсину.

– Доверьтесь милосердию господа, он ниспошлет вам утешение.

В ответ Альфонсина лишь вперила в нее дикий блуждающий взор и прошипела:

– Я впредь не намерена обращаться к богу и никогда больше не стану молиться.

– Ради неба и всех святых! – молитвенно сложив руки, пыталась остановить ее благочестивая праведница. – Опомнитесь, баронесса, вы же христианка!

– Я больше не христианка!

– Подумайте, ведь вы женщина!

– Я больше не женщина! Я, как и вы, лишена мирских радостей. И если судьбе угодно, чтобы на земле существовали монахини, которые посвящают свою жизнь молитве, то я хочу посвятить свою жизнь тому, чтобы проклинать и мстить.

Перепуганная сестра Ремигия схватила свою накидку, чтобы бежать от этих греховных речей. Когда их слышишь, они оскорбляют слух, когда им внимаешь, рискуешь погубить свою бессмертную душу.

А между тем она им внимала.

Благочестивая монахиня молча сделала знак Эдит следовать за ней.

Однако Альфонсина порывисто схватила девушку за руки и преградила ей путь.

– Она больше не вернется в монастырь. Останется дома!

Монахиня не посмела прекословить: как, мол, вам угодно. Она радовалась, что может вместе с послушницей целая и невредимая вырваться из удушающего чада, который царил вокруг этой богохульствующей фурии.

Эдит, вся дрожа, развязала ленты шляпы, сняла шаль. Когда все удалились, оставив их вдвоем, Альфонсина подошла вплотную к Эдит и остановилась прямо перед ней.