Сыновья человека с каменным сердцем
Шрифт:
Эдену пришлось за ошейник оттаскивать пса от дверей и применить угрозы, которые принудили собаку улечься на место.
Дверь открылась, и без доклада вошел посетитель. То был гость, который не привык докладывать о своем приходе. Он имел право входить куда вздумается: в святилище и в женскую спальню, днем и ночью, когда люди обедают, спят, молятся; имел право входить, не спрашивая разрешения и не обнажая шловы. Это был жандарм.
На голове у него красовалась остроконечная медная каска русского лейб-гвардейца, производившая на венгров сильнейшее впечатление. По-видимому, такому сильному впечатлению мы и обязаны тем, что каски эти были приняты в качестве головного убора для нынешних жандармов; вот почему народный юмор и дал им кличку: «Москаль оставил».
Жандарм отдал честь, приложив руку к козырьку каски, и заговорил бесстрастным голосом:
– Виноват, что явился в столь поздний час. Я принес почту из Пешта – Новое здание, второй корпус. Письмо господину Эдмунду Барадлаи.
Итак, беда нагрянула. Эден взял со стола свечу.
– Это мне. Извольте пройти в мою комнату.
– Простите, но я принес «акже письма для обеих дам. Для госпожи Казимир Барадлаи и госпожи Эдмунд Барадлаи.
«Итак – все трое! Значит – все вместе!»
Улыбка появилась на устах обеих женщин. Но только на мгновение. Охваченная страхом, Аранка припала к своему грудному младенцу, а госпожа Казимир Барадлаи испуганно охватила руками голову старшего внука, припавшего к ее коленям.
«Что будет с детьми? На кого останутся дети, если заберут их мать?»
Но что до этого Фемиде!
Жандарм вытащил из-за пазухи красный кожаный бумажник, достал оттуда письма и подал каждой из женщин адресованное ей письмо.
– Буду ждать ваших распоряжений тут, в передней.
Он вторично отдал честь, повернулся на каблуках и вышел.
Все трое, побледнев, изучали адреса и печати на врученных им конвертах. Люди всегда, прежде чем решиться вскрыть такие зловещие письма, долго и с содроганием рассматривают их.
На круглой печати было начертано наименование военного трибунала. Адреса на конвертах были выведены каллиграфическим, канцелярским почерком, надпись: «ex offo» – служебное – дважды подчеркнута.
Аранка отнесла лежавшего у нее на коленях младенца в колыбель. Затем каждый вскрыл письмо. Тем же каллиграфическим канцелярским почерком всем адресатам сообщалось одно и то же:
«Считаю своим долгом переслать вам прилагаемый при сем проверенный и допущенный к отправке документ».
Внизу стояла чья-то неразборчивая подпись.
Приложенными документами оказались письма от Енё.
Письмо адресованное Эдену, гласило:
«Дорогой Эдмунд!
Сегодня я завершу то, ради чего жил, – умру за свои убеждения.
Оставляю здесь свое благословение и уношу с собой веру.
Пролитая нами кровь оросит благодатную почву, и она принесет когда-нибудь свои плоды: счастье для нашей родины и для всего человечества.
Вы спокойно восстановите развалины, рухнувшие нам на голову. Кормило корабля снова перейдет в ваши руки. Рано или поздно, но это неминуемо произойдет.
Наши надгробные камни послужат знаком, указывающим и я подводные рифы, куда не следует вести корабль.
Я умираю, примирившись со своей судьбой. Мне есть на кого оставить свою верную жену и двух маленьких сыновей. Имея такого хорошего брата, как ты, я не тревожусь за них.
Отри слезы Аранки, поцелуй за меня маленького Бела и крошку Элёмера. А если дети когда-нибудь спросят, где я, скажи, что в твоем сердце! Скажи, что я теперь дома, в обители моей матери – в могиле родины.
А ты будь мужчиной и не сокрушайся. Живи ради нашей семьи, которую, надеюсь, еще долго будет хранить всевышний, и для родины, которую, верю, он сбережет на вечные времена.
Твой брат Эуген».
В письме на имя молодой женщины было написано:
«Моя дорогая, любимая Аранка!
В душе моей все еще звучат твои милые слова: «Следуй велению своего сердца». Я следую ему.
Прости меня за то, что умираю. Желаю, чтобы скорбь обо мне стала твоим утешением.
Не пугай своим печальным лицом твоих маленьких детишек, ты ведь знаешь, как им становится жутко при виде твоего горя. Слишком рано лишать радости эти нежные сердца!
Будь добра к моей матери и братьям, а они позаботятся о вас.
Портрет-миниатюру укрой вуалью, не следует, чтобы он слишком часто напоминал тебе минувшие дни.
Не стану долго терзать тебя своими строками, хотелось бы уйти из жизни так, чтобы не причинить тебе боли.
Посылаю прощальный воздушный поцелуй. Он долетит до тебя сквозь небеса!
Пусть тебя вечно хранит господь!
Любящий тебя и в могиле твой Эуген».
Молодая женщина подняла лицо к небу, и, если летящие духи способны проникать сквозь воздух, она, должно быть, почувствовала этот поцелуй.
То было посланное с того света признание в любви, чистой эфирной и звездной любви, какая свойственна лишь возвышенным натурам, душевно связанным друг с другом.
Матери Енё писал:
«Моя дорогая, обожаемая, добрая мать!
С какими словами я ушел от тебя, с теми же и возвращаюсь: «Люблю тебя!» Ты знаешь, что я всегда был любящим, преданным тебе сыном.
Детям Аранки не придется пойти по миру, не так ли? Судьба устроила все прекрасно и мудро. Тому, кто умирает, умереть легко.
У тебя – мужественное сердце и возвышенная душа, ты не нуждаешься в моих утешениях, у тебя достанет сил снести это горе.
Ведь на колени матери братьев Гракхов [152] тоже положили головы ее убитых сыновей, но она не лила слез.
«Тех, кто доблестно умер, матери не оплакивают», – это твои слова. А потому – не оплакивай меня. Будь христианкой, скажи: «Господи, на все – твоя воля». И прости людям мою гибель.
Прости также и той, что своими обвинениями ускорила мой путь к могиле. Дай ей когда-нибудь знать, что поступок ее был тяжким, но она сотворила им благое дело, облегчила мне смерть. Поблагодари ее за это!
Я ухожу из жизни, примирившись со всеми, и верю, что меня все простят.
Через час я уже буду вместе с отцом, там, на небе. Вы двое больше всех меня любили. Еще совсем ребенком, когда у вас возникали отчаянные споры, я старался вас примирить. И теперь я снова постараюсь примирить вас.
Мать, меня зовут, Прощай!
Любящий тебя сын Эуген».
152
Древнеримские политические деятели (II в, до н. э.).
Обмениваясь письмами, все трое приглушенно рыдали. Громко плакать было нельзя. Ведь в соседней комнате находился посторонний, он мог их услышать.
Однако нужно спросить у него, чего он ждет.
Но кто это может сделать? У кого достанет сил разговаривать в такую минуту? Как трудно сейчас заставить себя что-то совершить!
Эден сидел неподвижно, опустив голову на стол. Аранка рыдала, припав к ногам свекрови, пряча лицо у нее в коленях. Старший мальчик, еще не знавший жизненных невзгод, испуганно наклонился к колыбели братишки и ласково увещевал его, шепча, что сейчас даже пискнуть нельзя.
Раньше всех взяла себя в руки и поборола душевное волнение мать Енё. Она вытерла слезы, встала.
– Перестаньте рыдать. Сидите спокойно на своих местах.
И, подавая пример другим, она придала спокойное выражение своему лицу, подошла к двери, открыла ее и обратилась к ожидавшему в передней жандарму:
– Сударь, вы можете войти.
Жандарм вошел с каской на голове, держа левую руку на эфесе сабли.
– Вы имеете нам сообщить что-нибудь еще?
– Да, имею.
Он снова сунул руку за пазуху и вытащил оттуда небольшой сверток.
– Вот это.
Госпожа Барадлаи развернула сверток, В нем оказался голубой шелковый жилет, расшитый ландышами и анютиными глазками. Когда-то его вышила Аранка. Среди цветов зияли три отверстия с опаленными, окровавленными краями – то были следы пуль. Вышивка не оставляла сомнения в том, кто его прислал, а три отверстия досказали остальное.
Жандарм не произнес ни слова. Только снял на минуту каску, пока женщина разворачивала пакет.
Госпожа Барадлаи усилием воли подавила сердечное волнение. Еще не наступило время дать волю своим чувствам!