Сыновья человека с каменным сердцем
Шрифт:
– Да, но мечты у нее странные. Как-то она надела на голову платок баронессы, подошла к зеркалу и рассмеялась: «Какая, говорит, я буду прелестная и хорошая жена!» С тех пор она частенько представляет себя в этой роли. «Своему мужу, говорит, я буду готовить то-то и то-то. Вечерами стану ждать его у камелька. Когда он придет домой, мы сядем рядком и станем читать вместе одну книгу, затем перейдем к столу и будем есть из одной тарелки, пить из одного бокала и звать друг друга не иначе, как «сердечко мое». А если поедем на бал, то будем танцевать
– Стало быть, она уже мечтает о замужестве? – спросила Альфонсина, кидая косой взгляд на Бетти.
– Я ей часто твержу о том, как ей несладко здесь живется, как дурно с ней обращаются обе баронессы: бранят и презирают ее, словно горничную, считают приживалкой, помыкают будто служанкой. Горькая, мол, у нее судьба!
– Это ты правильно делаешь.
– Но она отвечает мне совсем не так, как можно было ожидать. Говорит, что так оно и должно быть. Правда, ночью, когда она думает, что все спят, «она плачет и ворочается в постели.
– Говорит ли она о ком-нибудь?
– Болтает без умолку о всех мужчинах, что бывают в доме. Что на уме, то и на языке: этот – красив, тот – несравненен, этот – остроумен, тот – скучен. Только об одном упорно молчит.
– Знаю.
– А стоит мне произнести его имя, как мгновенно вспыхивает, точно алый цветок. Что бы я о нем ни говорила – хорошее ли, дурное, – ничего не помогает: из нее и слова не вытянешь!
– А он? Как он держит себя с ней?
– Уж будьте покойны, я глаз с него не спускаю. Удивительно осторожен. Стоит ему встретиться где-нибудь с Эдит, как лицо его тут же каменеет, он не смотрит ей даже в глаза и здоровается только кивком. Двумя словами не перекинется с ней. Это я замечала не раз.
– Бедная Bakfisch! Надо доставить ей какую-нибудь радость, Бетти! Завтра же она получит новое платье! Портной испортил мне вечерний туалет. Для нее он сойдет.
Мадемуазель Бетти засмеялась.
– Розовое, гипюровое? Но ведь это же бальное платье?
– И прекрасно. Оно ей будет впору. Вот обрадуется, бедняжка! Скажи ей что-нибудь в таком роде: до сих пор, мол, ее игнорировали потому, что считали ребенком. Но теперь она уже выросла и стала барышней. Мы научим ее танцевать, играть на фортепьяно, петь.
– Вы это серьезно?
– Ты ей так именно и скажи. Мы. мол, введем ее в общество и представим всем как члена нашей семьи.
– Если я ей вечером это сообщу, она до самого утра не даст мне спать: всю ночь будет болтать. Особенно ей хочется научиться петь.
– Бедная Bakfisch! Право же, доставим ей эту радость.
…О жестокосердная Иезавель!
Несколько дней спустя Рихард получил приглашение во дворец Планкенхорст. Устраивался узкий семейный вечер: состоится партия в вист, будет чай, Альфонсина что-нибудь споет.
Рихард с радостью принимал теперь любое приглашение в этот дом, какая бы скука ни ожидала его там.
Он уже больше не бравировал опозданием на вечера к дамам Планкенхорст, а скорее предпочел бы передвинуть вперед
Так было и на этот раз.
В прихожей лакей принял из его рук отстегнутую саблю и шинель; на вешалке не висело еще ни одного пальто.
– Выходит, я раньше всех? – спросил офицер.
– Так точно, – с улыбкой ответил старый слуга и раскрыл перед ним двери в зал.
Первая, кого Рихард увидел, была мадемуазель Бетти, – Я, кажется, слишком рано?
Она сделала ему реверанс и улыбнулась.
– Баронессы нет дома, но она скоро должна вернуться. Барышня – там; – и Бетти указала на соседнюю комнату.
Для Рихарда это не было новостью. Он часто заставал Альфонсину одну (разумеется, в обществе компаньонки) и привык с ней мило и непринужденно болтать. Рихард был превосходный собеседник. К тому же он сносно играл на фортепьяно и пел.
Из внутренних покоев до него доносилось чье-то пение. Рихарду показалось, что голос был более сильный и звучный, чем голос Альфонсины, чье пение ему не раз приходилось слышать. «Видно, – думал он, – люди поют лучше, когда они одни и полагают, что их никто не слышит».
Рихард заглянул в комнату, откуда доносилось пение, и на миг замер от неожиданности.
За фортепьяно сидела не Альфонсина!
В первую минуту Рихард не поверил своим глазам!
То была Эдит в необычном для нее бальном наряде, с дорогими украшениями в волосах. Она была одета в розовое вечернее платье с большим вырезом, который открывал ее красивую шею и нежную линию плеч. Она пела какой-то народный романс, пела безыскусно, но необыкновенно душевно и звучно, нажимая одним пальцем на клавиши фортепьяно, как это обычно делают новички, В комнате она была одна.
Рихард долго смотрел на бегавшую по слоновой кости инструмента очаровательную ручку, но внезапно Эдит отвела взор от фортепьяно и взглянула на вошедшего.
В первую минуту она инстинктивным движением прикрыла рукой грудь: девушка еще не успела привыкнуть к своему новому наряду. Но уже в следующее мгновение Эдит подумала о том, что этого не следовало делать, и убрав руку, встала и шагнула навстречу склонившемуся в поклоне Рихарду.
Лицо ее горело, сердце сильно колотилось, голос едва повиновался, когда она пролепетала, обращаясь к молодому офицеру:
– Баронесс нет дома.
Рихарду стало жаль ее.
– Вашей кузины тоже нет? – спросил он.
– Они ушли вместе, Их неожиданно пригласили во дворец. Они вернутся очень поздно.
– Мой брат здесь не появлялся?
– Он был, но давно ушел.
– Разве баронесса не говорила, что ждет гостей?
– Она приказала лакею оповестить всех приглашенных о том, что назначенный прием откладывается на Завтра.
– Странно, почему он мне этого не сказал, когда я раздевался. Простите, мадемуазель Эдит, что я вас обеспокоил. Прошу вас передать мой привет баронессе и вашей кузине.