Сыновья человека с каменным сердцем
Шрифт:
– И долго нас ждал капитан? – продолжала допрос баронесса.
– Лишь столько времени, сколько ему понадобилось, чтобы написать вот это письмо для вас, тетушка, – спокойно ответила Эдит, вручая конверт.
Теперь пришла очередь покраснеть баронессе: она прочла короткое послание Рихарда.
– Вам известно, что здесь написано? – спросила она, бросив испепеляющий взгляд на девушку.
– Да, известно, – ответила Эдит, и в ее ответном взоре было столько отваги и благородной гордости, что баронесса едва не задохнулась от злобы.
– Можете идти к себе в комнату и ложиться спать.
Эдит ушла.
Антуанетта гневно швырнула дочери записку Рихарда.
– Гляди. Это дело твоих рук, безумная!
Альфонсина смертельно побледнела и, в свою очередь, задрожала от ярости, когда прочла эти несколько строк. Некоторое время она не могла вымолвить ни слова.
Лицо ее матери исказилось от гнева.
– Ты, верно, думала, – проговорила она, скрежеща зубами, – что все мужчины такие, как Отто Палвиц!
При этом имени Альфонсина ответила матери взглядом, который трудно передать словами, – столько в нем было жгучей ненависти, мстительной злобы и крайней жестокости.
– Свою глупую игру ты окончательно проиграла, – сказала Антуанетта, разрывая письмо в мелкие клочья. – Сейчас в борьбу вступаю я.
Старик антиквар
Направляясь к дому, Рихард чувствовал себя так, будто он оседлал крылатого коня.
Только теперь он впервые обрел самого себя.
Куда девались привычные для Рихарда сибаритство и леность, которыми до сих пор были отмечены его дни? Внезапно он ощутил, как им овладевает какой-то необыкновенно благородный порыв – сочувствие к отверженным и оскорбленным.
Он был беспредельно счастлив и удовлетворен прошедшим днем.
Ему удалось преодолеть дьявольское искушение и соблазн, и теперь он наслаждался радостным сознанием победы над самим собой.
С этой минуты Рихард ощущал себя совершенно другим человеком. Придя домой, он уже в передней заметил, что многое отныне стало ему здесь чуждо и неприятно. Каждый предмет в доме говорил ему о ком-нибудь, кого он теперь хотел навсегда забыть. Ковер, пуф, ночные туфли, футляр для часов на стене – все это были сувениры, напоминавшие о тех интимных отношениях, которые отныне стали далеким прошлым.
– Господин Пал! – кликнул он старого слугу.
– Что угодно?
– Разведи огонь в камине.
Пал счел это желание вполне естественным. Но вот беда: проклятые дрова были сырые и никак не хотели разгораться.
Рихард достал из ящика письменного стола кипу писем, тонкий аромат и цветные конверты которых недвусмысленно говорили об их содержании.
– Вот тебе на растопку, – сказал он.
Господин Пал подчинился с превеликим удовольствием.
Легкие бумажные листки весело запылали.
– Пал! – крикнул Рихард. – Завтра отправляемся в полк.
Старый гусар простодушно обрадовался.
– Не можем же мы тащить с собой в лагерь всю эту дребедень и безделушки. Возьми на себя, господин Пал, сбыт всей этой обстановки, а что касается мелочей и сувениров – в огонь их, в огонь.
– Слушаюсь, ваше благородие, – ответил Пал.
В алькове, над кроватью Рихарда, висела в большой золоченой раме написанная масляными красками, по его заказу, картина, изображавшая красивую женщину в позе знаменитой рембрандтовской Данаи.
– От этого полотна тоже избавь меня, господин Пал, – 'распорядился Рихард.
– Будет сделано, – с готовностью отвечал старый служака.
Затем Рихард обшарил все ящики стола, выбросил из них засушенные цветы, отрезанные «на память» локоны, разноцветные ленты и бантики. «Все в огонь!» – повторил он. Окончательно убедившись, что в доме не осталось никаких сувениров, напоминавших о прошлом, он еще раз строго-настрого приказал господину Палу сбыть с рук все громоздкие реликвии и с легким сердцем отправился ужинать.
На этот раз Рихард недолго просидел с друзьями за ужином. Необычно рано вернувшись домой, он сразу улегся в постель и, уже раздеваясь, с удовольствием отметил про себя, что соблазнительная Даная больше не бросает на него со стены своих взглядов.
В комнате стало тепло от сожженных в камине сувениров.
На следующий день рано утром к нему вошел Пал с начищенными до блеска сапогами в руках и спросил:
– Ну, как почивали?
– Замечательно, Пал. Спасибо. Вижу, ты немало вчера потрудился. Куда, кстати, ты дел раму от картины? Не сжег ли случайно и ее?
– Раму? – переспросил господин Пал с непередаваемым выражением в голосе. – Уж не думает ли господин капитан, что я сжег картину?
– А что же ты с ней сделал?
– Как что? Что я, нехристь какой, чтобы бросать в огонь такую красоту?
– Куда ж ты ее дел?
– Уж будьте покойны. Был и я в свое время молод. Была и у меня красотка, она презентовала мне в день рождения кисет, вышитый бисером. Потом она меня обманула; не стал же я, однако, бросать этот кисет в огонь!
– Куда ты дел раму, я спрашиваю?
Старый гусар ухмыльнулся и скривил либо, словно от зубной боли.
– Отнес еврею, а деньги пропил!
Рихард резким движением сбросил с себя одеяло.
– Ты что? Может быть и картину продал ему?
Господин Пал только пожал плечами. Потом сказал:
– Чудно, ей-богу: сами же распорядились избавить вас от нее.
– Но ведь я хотел, чтоб ты бросил ее в огонь.
– А я так понял, что ее надо отнести Соломону и получить то, что она стоит.
– И отнес?
– И отнес.