Сыны анархии. Братва
Шрифт:
Но теперь, когда они уехали, Тринити была совсем не против одиночества. Все эти треволнения и переживания, совершенно рациональный страх, копошащийся под кожей у каждого из братьев Олега – не говоря уж о самом Олеге, – породили в ее душе такое напряжение, какого она не знала раньше. Прибытие Джекса только усугубило этот накал, как ни рада она была его видеть.
«Одна, – думала она. – Как хорошо быть одной».
«С ними все будет в порядке. А потом все кончится. Больше никакого отеля «Страна чудес». Может, больше никакого Лас-Вегаса». Она надеялась какое-то время побыть в Калифорнии, повидать западное побережье
Тринити провела полдюжины чудесных минут на качелях, но уже почувствовала, как солнце начало припекать ее бледную ирландскую кожу.
В желудке у нее заурчало.
После завтрака ей придется решать, куда себя деть в ближайшие пару часов жизни. Тринити поднялась с качелей и вдруг оцепенела.
Перед фасадом отеля рычали двигатели автомобилей. Звук доносился сюда вполне отчетливо. Сами по себе моторы ничуть не в диковинку – за день этой дороге перепадает ее скудная доля автоперевозок, – но эти вовсе не проезжали мимо. Они на парковке.
Один за другим двигатели смолкли. Задержись Тринити на скрипучих качелях еще на несколько секунд, и прозевала бы их появление напрочь.
Захлопали дверцы машин.
На полсекунды она позволила себе потешиться мыслью, что это вернулись ребята, но понимала, что слишком уж рано. Это не могут быть они.
«Одна», – снова подумала она. В отеле уйма оружия, а она на заднем дворе валяла дурака на чертовых качелях…
Будь у нее ключи от единственного оставшегося авто – старого «БМВ», стоящего сейчас всего в сорока футах от Тринити, – она еще могла бы обскакать их, держаться впереди, пока не приехала бы в такое место, где они уже не осмелились бы напасть на нее. Куда-нибудь, где она какое-то время была бы в безопасности.
Но ключей у нее нет.
Тринити опрометью бросилась к задней двери отеля, считая шаги и твердя себе, что люди спереди будут приближаться медленно и осторожно, и время у нее еще есть. Как минимум секунды. Горстка секунд. Сердце ее колотилось изнутри о ребра, она мысленно просматривала план отеля, пытаясь сообразить, где бы спрятаться. Подобного они не планировали. Оборону против штурма – это да, но в одиночку ей нипочем не помешать им войти в отель. Нет, если они войдут – а они войдут, – ей нужно оружие и убежище.
И только когда Тринити добралась до двери и тихо скользнула внутрь, когда ее чувства переключились на приближение убийц с парадного входа, она вдруг поняла, что побежала не в ту сторону. Она могла бы убежать в пустошь, найти там укрытие, пока они безрезультатно обыскивали бы отель. Если бы пришлось, она могла бы прятаться до самого возвращения Олега, Кирилла и Джекса с остальными – ведь должны же они вернуться рано или поздно, – но теперь она обречена.
«Оружие. Укрытие».
Если бы ей только удалось расслышать собственные мысли поверх грохота сердца…
17
Проскользнув через заднюю дверь в вестибюль отеля, Тринити сразу же присела на корточки, слыша биение пульса в висках. Справа от нее половина вестибюля оставалась отгороженной от внешнего мира тяжелыми занавесами, но если она хочет углубиться в отель, надо свернуть налево – а значит, пробежать мимо ряда открытых окон. Сквозь них вливался солнечный свет, в широких лучах которого кружили и приплясывали пылинки, будто мотыльки, летящие на огонь.
Пригибаясь, она
Ничегошеньки.
– Ладно, ладно, – прошептала Тринити – просто чтобы услышать звук собственного голоса.
Устремилась дальше позади стойки, пытаясь представить это обширное окно фасада и насколько далеко через вестибюль выведет ее стойка – какое расстояние ей придется одолеть в открытую, где она будет видна как на ладони. Наверное, футов пятнадцать, прежде чем она скроется в коридоре. Если только к тому времени они уже не будут в здании. Нельзя терять ни секунды… и все же Тринити колебалась.
Она с юных лет то и дело слышала истории о покушениях, взрывах и брутальных побоищах, просачивавшиеся в ее ночные кошмары и мечтания наяву. Близость подобных преступлений куда могущественнее, чем колыбельные и сказки на ночь. Тринити еще в детстве поняла, что должна сама заботиться о себе. Способности у нее есть, а уж желания хоть отбавляй.
Но в тот момент позади стойки больше всего ее донимало то, что при всех злодеяниях и наказаниях, которые скупой рукой раздает ПИРА – ну, тех, о которых она слышала, – «Братве» молва шепотом приписывала куда худшие. Если она попадется в руки Лагошина и Крупина, ею воспользуются, чтобы передать сообщение Кириллу и Олегу. Что с ней сделают? Отрежут руки, ноги и груди? Подожгут ее?
Она перевела дух, дрожа от холода, совершенно невозможного в дневную жару, шпарящую через окна.
Будь она подружкой Крупина, что сделал бы с ней Олег, вывернись ситуация наизнанку?
От этого вопроса ей хотелось кричать, но хуже этого была мысль о том, что при всем вреде, всей похабщине, какую над ней могут учинить, она послужит лишь орудием, посланием, примером. Если она должна умереть подобным образом, то хотя бы за то, что она свершила сама, а не за то, с кем спала.
Пригнувшись, Тринити устремилась вдоль стойки до упора и высунула голову. Через зеркальные окна от пола до потолка увидела массивный черный внедорожник и темно-серый седан, но намного дальше справа. За ними стояли люди, но она в тени и скорее всего им не видна. Пара стрелков перебежками устремилась от седана в обход отеля. Тринити ждала, затаив дыхание, когда они пробегали мимо, а затем подскочила, перемахнув через стойку.
Она приземлилась кувырком через голову, перекатилась на колено и снова бросила взгляд на окна. Сколько там машин, сколько людей? Вообще-то неважно. Ответ гласит: слишком много.
Тринити бросилась вперед, от всей души желая, чтобы ее не заметили. Она ждала криков и выстрелов, но затем нырнула в коридор, ощутила подошвами хруст залубеневшего старого ковра и поняла, что проскочила.
«Ствол».
В голове засело одно это слово. Правая ладонь сжималась и разжималась, вожделея ощутить тяжесть оружия. «Оружие – штука мерзкая, – всегда поучала Морин Эшби юную Тринити, – но помни, солнышко, что пули как подарки – их лучше давать, чем получать». Именно так Морин оправдывала причастность семьи к такой уйме насилия.