Сыны Солнца
Шрифт:
Когда Таламару усадили и закутали в меха и когда Куа удовлетворил свой голод, Минати узнал, наконец, их трогательную и восхитительную историю.
Долгое время мать мысленно следовала за своим сыном. Каждый вечер, засыпая, она слышала его голос так же ясно, как он слышал ее голос. Но вдруг голос умолк.
— С этого дня мать твоя пришла к убеждению, что неведомая сила стала между вашими душами.
— А я, — промолвил юноша, лаская руку матери, — я же, с тех пор, что ты перестала призывать меня по ночам, решил, что яваны убили тебя.
Тогда пришел конец
— Надо было окончательно обезуметь, чтобы предпринять подобное путешествие, — возмущенно рассказывал Куа. — Но что поделать с женщиной, если ей что-нибудь взбредет в голову?
— Друг мой, — ласково заметила Таламара, — безумная нашла второго безумца, который согласился ей сопутствовать.
Своей слабой рукой она нежно сжала его грубую огромную руку и дрожащим от волнения голосом сказала:
— Куа, верный друг моих юных лет, ты последовал за мною, чтобы защитить меня и разделить все опасности пути. Поверь, что сердце матери и друга преисполнено глубокой благодарностью к тебе.
— Да, мы недурно выкарабкались, — смеясь, ответил карлик, стараясь скрыть собственное волнение.
Путники долго шли, потеряв счет дням. В дороге они питались найденными в дуплах деревьев медом и ежевикой. Правда, у них в мешке было взятое из селения вяленое мясо, но они старались бережно расходовать его. Не раз подвергались они нападению волков.
— Раз, на моих глазах, Куа ринулся на большого волка и на месте задушил его. Однажды он топором расколол череп медведю. И еще я видела…
— Женщина, кто из нас рассказывает, ты или я? — притворно сердитым голосом перебил ее храбрец.
В конце концов они наткнулись на бродивших в лесу дикарей, которых поразила безобразная наружность Куа. Они действительно приняли его за духа неведомого рода и происхождения. Что за неоценимое преимущество быть самым уродливым человеком в мире!
— Вот она, сын мой, вся наша история. Но пусть я буду подвешен за большие пальцы ног, если я сегодня надеялся тебя встретить в обществе этих пожирателей потрохов. Кажется, они почитают тебя, как божество.
— Подожди до завтра, ты увидишь, во что превратился царапающий по кости мальчишка!
Изнемогавшая от усталости Цвет Шиповника засыпала. Минати прикрыл уснувшую медвежьей шкурой; сам он с Куа завернулся в меха и подсел с ним поближе к огню.
Наутро, как только занялась заря, караван двинулся дальше. Таламару уложили на носилки и четверо дикарей понесли ее. Минати и Куа шли рядом и беседовали между собой. За ними следовали охотники, сгибаясь под тяжестью дичи.
Куа заметил, что его юный друг не особенно охотно делится своими приключениями. Он рассказал о случившемся с ним лишь в общих чертах, не вдаваясь в подробности.
По его словам, он после бегства из селения попал в плен к груандисам, но сумел до такой степени очаровать их, что вскоре стал у них чуть ли не вождем. Какая-то непонятная стыдливость мешала ему быть откровенным до конца. Казалось, «божество» боялось оказаться смешным в глазах матери и друга.
Но когда Куа со смехом спросил его: «Но даже великому вождю, вроде тебя, не особенно весело всегда жить среди этих дикарей?..» — сдержанность покинула Минати.
— Здесь я властелин! — вырвалось у него. — Тогда как там, у надменных яванов, я был камнем, который пинком ноги можно было удалить с дороги, ничтожеством, на которое каждый мог плевать. Я был для них уродцем, оскорблением всей их расы! А здесь, среди низкорослых дикарей, я — гигант, повелевающий целым племенем!
— Сын мой, ты немало выстрадал, — глядя на него с сожалением, заметил Куа.
К вечеру появилась новая группа дикарей, и все мужчины пали ниц при виде «божества». Эти сцены повторялись много раз до прихода Минати на место главной стоянки, где он был встречен с большими почестями.
Охота на оленей была в этот раз необычайно удачна и дикари приписывали ее успех вмешательству «божества».
Минати велел устроить для путешественников ложа из свежей листвы в пещере, куда позже явились дикари со своими подношениями.
Внезапно ночная тишина была нарушена криками и стонами. Ана с ремнем в руках бросился к выходу.
— Это кричит безумная женщина. Она убила своего мужа, чтобы выйти замуж за меня, — смеясь, объяснил Минати.
— Тьфу, — сказал Жаба, не будучи в состоянии скрыть своего отвращения.
Он теперь начинал понимать, почему юноша так скромно умолчал о своей новой жизни. Заинтересованный, он хотел выпытать у юноши всю правду и для этой цели завел разговор о последних новостях в селении яванов, причем, как бы невзначай, упомянул имя дочери великого вождя, Лиласитэ.
Минати молчал, низко опустив голову. Он видел перед собой голубые глаза девушки, с состраданием глядевшие на него.
— Расскажи мне что-нибудь о дочери Виссили-Рора. Так же ли она хороша и свежа, как была, — неуверенным голосом спросил он Куа.
Отчеканивая каждое слово, карлик ответил:
— Дочь вождя облачилась в белый цвет. Она покрыла белой известью свое стройное тело и длинные косы.
— Что же? У нее умер отец? Мать?
— Она обесцветила себе волосы и тело в тот день, когда по селению пронеслась весть о твоей гибели. Она носит по тебе траур, Минати. Правду ли я говорю, Цвет Шиповника?
Вопрос вывел Таламару из задумчивости.
— Да, сын мой, он говорит правду, — ответила она. — Это прелестное дитя носит по тебе траур.
— Пусть она носит траур по мне, — глухим голосом ответил Минати. — Я умер для нее, как умер для племени и для всего народа яванов.
Глаза Жабы загорелись.
— Ты не запретишь народу вернуть тебя обратно. Крови своей не изменишь, — проревел он громким голосом.
«Божество» пожало плечами.
— Ненависть разверзла между нами глубокую пропасть, которую ничто никогда не заполнит.