Сытый мир
Шрифт:
— Тебе ещё надо написать письма родным] — напомнила мать и дала ему почтовую бумагу.
Писал он всегда одно и то же.
«Дорогая тётя / дорогой дядя / дорогая бабушка Сердечно благодарю Вас за десять марок, которые Вы прислали мне на день рождения. Мы сейчас отдыхаем в гармишском кемпинге, погода хорошая. Я снова поймал форелль руками.
С большим приветом остаюсь ваш…»
Мальчик выписывал каждую букву. Почтовая бумага была нелинованная, поэтому к правому краю строчки сползали вниз. Он написал три письма, в которых было одно и то же, и дал
— Ты написал «Ваш» с маленькой буквы! — сказала она, разорвала письма и дала ему новую бумагу.
Но какая она была при этом тихая! Нет, рыба своё отработала.
Мальчик склонился над откидным столиком и нарисовал новые буквы Мать села рядом с ним и принялась есть жареную рыбу.
Отец вернулся из своего горного похода.
— Он снова поймал рыбу! — сказала мать, и он ответил:
— Хорошо.
Потом посмотрел ему через плечо, как он пишет письма, и внезапно дёрнулся:
— Разве ты не знаешь, что «форель» пишется с одной «л»? — вскричал он, порвал два письма, сложенные вместе, а мать сказала:
— Надо же, а я и не заметила! Вот беда-то!
Продолжая писать, мальчик поглядывал на жующий рот своей мамы в котором исчезала рыба.
— Вкусно? — спросил он.
— Очень вкусно.
Отец рассказывал о своём горном походе.
Потом наступила ночь, и семья перебралась в вагончик чтобы лечь спать. Мальчик лежал без сна и прислушивался к дыханию матери А вдруг у неё начнутся судороги? Или другие симптомы отравления дохлой рыбой? А вдруг её увезут в больницу? Что тогда?
Но ничего такого не случилось. Дыхание матери оставалось спокойным и ровным.
На следующий день мальчик вырыл на острове пять новых ямок, испытывая радость и облегчение.
Ведь он любил своих родителей, как и полагалось.
ГЛАВА 6. ХАГЕНИРОД
в которой Хаген, временно незрячий, встречает Ирода и кое о чём с ним дискутирует
Какой-то человек с размытыми очертаниями поддерживает меня и плещет мне воду на лоб. Что же темень-то такая? Влажные носовые платки. Он осторожно стирает кровь с моей башки.
— Эй, что вы там делаете? — враждебно спрашиваю я. — Уж не собираетесь ли вы отвезти меня в больницу? В двуспальную кровать, а?
— Спокойно! Иначе у вас голова расколется надвое!
— Откуда вам это знать?
— Доверьтесь мне! Я знаю толк в таких вещах. Знаю, что такое головоломка в предпоследней стадии. Morbus tedescus.
— Наверняка вы хотите мне что-нибудь впарить!
Он смеётся, усаживает меня, прислонив к камню, и подкладывает мне под голову свою куртку, а сам садится на корточки напротив меня. Я мало чего вижу — всё плывёт перед глазами. Голос у него даже ниже, чем густой бас, а каменная плита, на которой я сижу у источника «Нептун», очень холодная.
Я не испытываю к своему собеседнику никакого доверия. Вокруг меня колеблется какая-то каша из зелёного света.
— Вам не надо меня бояться.
— Кто вы такой? Я ничего не вижу!
Человек вздыхает и даёт мне сигарету. Я хватаю её дрожащими пальцами и жадно присасываюсь к ней. Вот сквозь беспросветную муть проступают деревья, да, и это творение с дубиной — Нептун, и зелёные звёздочки, подрагивающие между тёмными контурами предметов. Ночь на земле. Где же я занау новые прожекторы?
— Ночь, — говорит человек, — это когда солнце светит для других. Мягко выражаясь. Но это ничего не значит, в этом нет ничего такого трагичного, из-за чего можно было бы впасть в меланхолию.
А, ну, всё ясно. Умник вонючий. Я ухожу в глухую защиту.
— Послушайте, вы, странный самаритянин, я не хочу действовать вам на нервы и рассчитываю в этом на взаимность!
Зелёное постепенно начинает превращаться в молочно-серое — наверное, наступают утренние сумерки. Давно уже пора. В затылке ломит. Человек не уходит. Всё это никак не упокаивает. Господи, душу раба Твоего.
Хаген: Оставьте меня одного.
Человек: Я не хочу вас бросать.
X а г е н: К сожалению, я ничего не могу с этим поделать. Вы пользуетесь моим беспомощным состоянием. Чем могу служить?
Человек: Ваше состояние гораздо хуже, чем вы думаете.
Хаген: Так я и знал, что вы хотите мне что — то впарить, ну, давайте уже, действуйте, доставайте из штанов вашу карманную Библию!
Смех у этого мужчины на слух старческий. До Хагена доносится скрежет проезжающего где-то неподалёку трамвая. Должно быть, уже утро. Но какая серая темнота вокруг! И птицы все молчат. Ни одна птичка не щебечет. Что случилось? Всё это никак не упокаивает, Господи, душу раба Твоего.
Такая тишина вокруг. В голове ни малейшей мелодии.
Хаген: Какая тишина стоит!
Человек: Тишина в четыре покойника.
Хаген: Как вы сказали?
Человек: Шум измеряют в децибелах. Но должна же быть единица измерения и для тишины.
Хаген: Вот как?
Человек: Покойники. Один покойник — самая мелкая единица. А шкала простирается от одного до всех покойников.
Хаген: Ну-ну. Правильно. Мёртвая тишина. Именно так и говорят.
Человек: Только, пожалуйста, без ёрничанья. Если уж вам так хочется посмеяться, прикрывайте хотя бы рот рукой. Я люблю тишину, но я не экстремал. В настоящее время я занимаюсь поиском самого здорового среднего значения. Эти занятия отнимают у меня всё моё время.
Хаген: Ах так, значит, вы учёный?
Человек: Нет-нет-нет! Я убийца и оплодотворитель. Я человек скромный и не претендую на высокое звание. Наука — это очень высокопарное слово. Учёный верит в числа от нуля до девяти и по силе веры не уступит никакому католику. Я же, напротив, лишь исследователь.
X а г е н: И что, это может вас прокормить?
Человек: Нет, это лишь почётная должность, без денежного содержания. Ведь от покойников ничего не остаётся. Кроме обычного барахла. Деньги, дети, видеокассеты с записью их жизненного пути…