Сюннёве Сульбаккен

Бьёрнсон Бьёрнстьерне

— Завтра мы тоже выгоняем скот, — сказала Ингрид, желая дать иное направление его мыслям.

— Я пойду со стадом, — сказал Торбьорн.

— Нет, — отец сам пойдет, — ответила Ингрид.

— Вот оно что, — протянул Торбьорн и замолчал.

— Отец спрашивал сегодня о тебе, — заметила Ингрид.

— Ну и что же? — отозвался Торбьорн, потом срезал ветку и начал обстругивать ее ножом.

— Почему ты так редко говоришь с отцом? — спросила Ингрид мягко и, помолчав, добавила: — Ведь он так любит тебя!

—

Очень может быть, — сухо ответил Торбьорн.

— Он часто говорит о тебе, когда тебя нет дома.

— И гораздо реже, когда я дома.

— Но ты сам в этом виноват.

— Очень может быть.

— Не надо так говорить, Торбьорн. Ведь ты же сам знаешь почему вы вечно ссоритесь.

— Почему же?

— Хочешь, чтобы я тебе сказала?

— А что ты мне можешь сказать, Ингрид? Ты знаешь не больше меня.

— Верно, только я тебе скажу, что ты слишком много себе позволяешь, а ведь отец этого не любит.

— Да не в том дело; он просто хочет сделать так, чтобы я шагу не мог ступить без его указки.

— А как же иначе, если ты чуть что дерешься?

— А ты хочешь, чтобы каждый болтал обо мне все, что ему взбредет в голову?

— Вовсе нет, но зачем ты все время лезешь на рожон? Отец никогда ни с кем не дрался, а его все уважают.

— К нему, верно, так не приставали, как ко мне.

Ингрид помолчала немного, потом, оглянувшись по сторонам, продолжала:

— Может не стоит снова к этому возвращаться, но я тебе скажу: не ходи туда, где бывают твои враги.

— Нет именно туда я и пойду. Недаром меня зовут Торбьорн Гранлиен.

Он обстругал ветку и разрезал ее пополам. А Ингрид все сидела и смотрела на него. Потом она спросила:

— Ты пойдешь в воскресенье в Нордхауг?

— Пойду.

Она помолчала минуту, потом сказала, не глядя на него:

— А ты знаешь, что Кнут Нордхауг приехал домой на свадьбу сестры?

— Знаю.

Ингрид посмотрела на брата.

— Торбьорн, Торбьорн!

— А ты хочешь, чтобы я опять позволил ему влезать между мной и моими знакомыми?

— Да он вовсе и не влезает, по крайней мере не больше, чем хотят эти знакомые.

— Никто не знает, чего они хотят.

— Как тебе не стыдно, ты же отлично знаешь!

— Но сама она ничего не говорит!

— Ах, какой ты все-таки! — воскликнула Ингрид, сердито глядя на брата. Потом она встала и снова оглянулась. Торбьорн отбросил ветку, сунул нож в чехол и, повернувшись к Ингрид, сказал:

— Послушай, мне все чертовски надоело. И меня и ее обливают грязью, потому что мы все время что-то скрываем, прячемся… А с другой стороны… я даже не бываю на Сульбаккене, так как, видишь ли, не нравлюсь ее родителям. Мне нельзя заходить к ней, как другие парни заходят к своим девушкам, потому что Сюннёве у нас, оказывается, чуть ли не святая…

— Торбьорн! — укоризненно сказала Ингрид, и в голосе ее зазвучала тревога, но Торбьорн неумолимо продолжал:

— Отец не хочет просить за меня, говорит: «Сначала заслужи ее, тогда получишь!» А все это одни только разговоры, и никакого толку. Вот и все, чем я могу похвастаться. И я даже не знаю, действительно ли она…

Ингрид быстро подбежала к брату и, оглядываясь назад, зажала ему рот рукой. Но тут кусты снова раздвинулись, и оттуда вышла высокая стройная девушка с ярким румянцем на щеках. Это была Сюннёве.

— Добрый вечер! — сказала она, а Ингрид выразительно посмотрела на Торбьорна, как бы говоря: «Ну вот, видишь!» Торбьорн тоже посмотрел на Ингрид, и взгляд его говорил: «Зачем ты это сделала?» На Сюннёве они старались не смотреть.

— Можно мне присесть, а то я очень устала сегодня, — сказала Сюннёве, усаживаясь на траву. Торбьорн низко наклонил голову, будто разглядывал, не сыро ли там, где она села. А Ингрид вдруг посмотрела в сторону Гранлиена и закричала:

— Ах эта мне Фагерлин, опять она отвязалась и забрела в огород. Вот гадкое животное! И Челлерос туда же? Ну я им сейчас покажу! Давно пора перебираться на выгон! — И она побежала вниз по склону горы, даже не попрощавшись. Сюннёве тотчас же встала.

— Ты уходишь? — спросил Торбьорн.

— Да. — отвечала она, но продолжала стоять.

— Подожди немного, — попросил он, не глядя на нее.

— В другой раз, — ответила она тихо.

— Боюсь, слишком долго придется ждать, — сказал Торбьорн.

Сюннёве подняла глаза на Торбьорна, он тоже посмотрел на нее. Оба молчали.

— Сядь, прошу тебя, — сказал он смущенно.

— Не надо, — ответила она, оставаясь стоять. Торбьорн почувствовал, что в нем поднимается раздражение, но вдруг произошло то, чего он меньше всего ожидал. Сюннёве подошла к нему, склонилась к самому лицу и, заглянув в глаза, спросила:

— Ты сердишься на меня?

А когда он тоже посмотрел на нее, она неожиданно заплакала.

— Нет, что ты, — сказал Торбьорн, покраснев до корней волос. Он протянул ей руку, но она не видела ее, так как глаза ее были полны слез. Он опустил руку и спросил:

— Значит, ты слышала все, о чем мы говорили?

— Все! — ответила она, снова посмотрела на него и засмеялась, но глаза ее еще больше наполнились слезами, и Торбьорн просто не знал, что ему делать.

— Я, наверно, очень гадко вел себя, — вырвалось у него. Он сказал это с такой нежностью, что Сюннёве невольно опустила глаза и немного отвернулась от него.

— Не суди о том, чего не знаешь. — голос ее дрогнул, и Торбьорну вдруг стало не по себе. Он почувствовал себя совсем маленьким и беспомощным и, не зная что сказать, вымолвил: