Сжигая запреты
Шрифт:
Запечатали нас знатно. Только глаза видно. И Маринкины… Господи, они открыты и подвижны.
Казалось бы, что тут можно получить?
Но первый наш зрительный контакт, словно ядерный взрыв. Словно метеоритный дождь. Словно гигантская морская волна. Словно горячие и ароматные пары сладкой сдобы. Этих «словно» очень много! Меня сражает эмоциями. Заряжает в грудь с такой силой, что при желании хватило бы топлива обежать за сутки весь мир. Но, как я уже не раз говорил, весь мир мне не надо.
Я делаю шаг, делаю два, делаю три и… Рухнув на колени, прижимаюсь лицом
Пластырь, катетер, пластиковая трубка… Я боюсь совершить вдох.
В глазах темнеет, голову кругом несет – меня накрывает мраком. Я вдыхаю.
Безнадеги не ощущаю. Под тяжелым ароматом медицинских препаратов стойко пробивается Маринкин природный запах.
– Ты опоздал, что ли… – сипит она едва-едва слышно. И так рвано, что вызывает жуткий озноб. – Мне ждать пришлось, Дань…
«Утром я приду... Чтоб встречала!»
Со слезами смеюсь. Задыхаюсь. Поднимая взгляд, жадно всматриваюсь в родные глаза.
– Я некрасивая… – умудряется выдать моя Маринка. – Белая, словно после векового сна…
Поджимая губы, мотаю головой. И, едва набираю достаточно кислорода, выдыхаю:
– Я тебя люблю.
Боюсь коснуться, чтобы не навредить. Но мне так хочется окутать ее теплом и надежностью, что я снова решаюсь прибегнуть к кое-какой практике и даю ей это ментально.
– Без тебя было так страшно, Данечка… А потом ты пришел…
57
Если ты не в курсе, такие решения принимаются вместе!
– Спасите малышку! Я вас умоляю, только спасите ее!!!
Больше двух месяцев прошло, а я все еще просыпаюсь от собственного крика. Разрезает ужасом он лишь мое подсознание, но Даня по тому, как я подхватываюсь и лихорадочно ощупываю живот, всегда понимает, что мне снится.
– Ш-ш-ш, – нашептывает, обнимая.
Я громко дышу, часто моргаю и судорожно вжимаюсь в его крепкое тело. Медленно выплываю в реальность, которая у нас, слава Богу, чудеснее любой сказки.
С появлением ребенка в нашей спальне мой Шатохин стал надевать на ночь боксеры, но верх по-прежнему остается обнаженным. А я по-прежнему обожаю запах и жар его кожи. C наслаждением вбираю в себя все, что могу.
– Я тебя люблю… – толкаю все еще задушенно.
И бесконечно искренне.
– Я люблю тебя, – отражает Даня, вытягивая свою сторону настолько высоко, что моя тут же следом ползет.
Поднимаемся и ловим баланс. В тот же миг, как все колебания прекращаются, вспыхивает и стремительно разрастается трескучее, словно высоковольтное электричество, сексуальное напряжение.
Три дня назад я получила от гинеколога «добро» на возобновление половой жизни. Даня эту информацию воспринял странно. По всем показателям – выдал дичайший голод. Но ни словом, ни действием его не подкрепил. Загасил все нежными объятиями, которые я, безусловно, люблю так же сильно, как и его поцелуи… И все-таки ожидала я совсем другого. Мне казалось, после длительного
Стоит ли говорить, что я начала нервничать?
Самым страшным предположением была мысль, что он утратил ко мне сексуальный интерес. Однако, взяв под контроль захватившую мой рассудок тревогу, я разнесла эти допущения в щепки фактами – очевидными признаками физических реакций Дани на мою близость.
Он совершенно точно испытывает ко мне плотское желание.
Почему же не предпринимает никаких шагов? Третий день над этим вопросом ломаю голову. И беспокоюсь, конечно, как бы себя не утешала.
Я не хочу выступать инициатором. И без того ощущение, будто мы вернулись на год назад. К тому времени, когда он пожирал меня глазами, но без провокаций с моей стороны никак не переступал черту.
Неужели и сейчас придется прибегать к каким-то хитростям? А как же наша всепоглощающая любовь?
Духовная близость – это величайшее счастье. Но в продолжительность и крепость платонических отношений я не верю. По крайней мере, не в нашем случае. Ведь прежде мы оба придавали огромное значение сексу. Мы развивали его. Возвели в некий культ. Это ведь не просто способ достигнуть удовольствия. Сексуальную разрядку можно получить и в одиночестве. Контакт же в паре – это один из самых мощных инструментов познать друг друга и сблизиться.
Чувствую усиливающее давление его ладоней на своей спине. Он трогает меня. Трогает так, как позволяет себе. Выражая в этих, казалось бы, невинных прикосновениях столько горючей пошлости и любовной страсти, что меня в жар бросает.
– Данечка…
Плавно скольжу по его телу выше, чтобы поравняться лицами. Едва наши глаза встречаются, по венам и вовсе будто жидкий огонь разливается.
Физически я успела позабыть эти ощущения. Я успела от них отвыкнуть настолько, что сейчас, едва пригубив, сходу безбожно пьянею. Тело в сладкой истоме содрогается. Кожу прочесывают колючие мурашки. Налитая грудь на выбросе гормонов тяжелеет значительно сильнее, чем от прилива молока. Низ живота скручивает чувственным спазмом. Между ног за считанные секунды становится горячо и мокро.
Все… Я готова умолять Даню заняться сексом…
Только вот до слов даже не доходит. Едва мы толкаемся друг к другу губами, в кроватке дочери начинается движуха – сначала непродолжительное кряхтение и увлеченное гуление, а за ними и характерные звуки максимального наполнения подгузника.
Остужает, словно обрушившийся сверху ледяной ливень.
С хрипловатым, несколько звенящим смехом расходимся по широким половинам родной двуспалки. Практически одновременно соскакиваем на пол. Даня отправляется к малышке, а я в ванную, чтобы за то время, что он будет менять подгузник, успеть пописать и привести себя в порядок. Ведь потом Даринка надолго повиснет на груди. Всегда так. После полуночного кормления спит четыре-шесть часов, но утром пробуждается с особым аппетитом.