Т-а и-та
Шрифт:
— Сухари! Сухари! Душки сухари! Прелесть сухарь! — запела армянка, подскакивая к печи и выхватывая оттуда горячий, как огонь, обгорелый чуть не до степени угля кусочек хлеба, и тут же отдернула руку.
— Ай, жжется! — взвизгнула она на весь «клуб» и закружилась по комнате, дуя себе на пальцы.
— Как вы удрали от Скифки? Вот молодцы! — весело воскликнула Ника.
— Меня затошнило, как и тебя, — смеясь, говорит донна Севилья; — им — (она мотнула головой на Хризантему и Золотую рыбку), — как водится, захотелось пить; у нашей Шарадзе
— А «невеста Надсона» как?
— А «невесту Надсона» увлек призрак жениха, — засмеялась Шарадзе — и она, проходя мимо Скифки, стада невидимой, как призрак или мечта.
— Глупые шутки, — презрительно произнесла белокурая Наташа и задумчиво продекламировала вполголоса:
Я не Тому молюсь, Кого едва дерзает Назвать душа моя, смущаясь и дивясь, И перед Кем мой ум бессильно замолкает. [9]9
Стихотворение С. Надсона.
— А разве у тебя есть ум? А я и не знала, — невинно роняет подоспевшая Тамара Тер-Дуярова.
— Шарадзе, не воображаете ли вы, что вы умны? — вступается Золотая рыбка.
— А то глупа? Кто умнее — ты или я? Это еще вопрос, — неожиданно вспыхивает Шарадзе. — Кабы умна была, шарады да загадки решала бы, а то самой пустячной из них, душа моя, не умеешь решить, несмотря на все старания.
— Задай, мы все решим сообща, — примиряющим тоном предлагает Ника.
— То-то, решим… — ворчит Шарадзе, забавно двигая длинным носом. — Вот тебе, решай, коли так: «Утром ходит в лаптях, в полдень в туфлях, вечером в башмаках, а ночью в облаках». — Что это?
Общее молчание водворяется на мгновенье в «клубе».
— Что это? — возвышая голос, повторяет Шарадзе и победоносным и торжествующим взором обводит подруг.
Те молчат. «Донна Севилья» копошится у печки, аккуратно раскладывая у самой дверцы ее принесенные сюда свои и чужие ломтики черного хлеба, предназначенного на сухари. У остальных озадаченные, напряженные лица.
— Не знаете? Не угадываете? Ага! Я так и знала, — торжествует Шарадзе и быстро поворачивается к Нике:
— Ты, душа моя, самая умная, и не можешь решить?
— Благодарю за лестное мнение, синьорина, — отвечает Ника, отвешивая насмешливый реверанс и делая «умное лицо», глядя на которое все присутствующие неудержимо хохочут.
— Ага! — торжествует Шарадзе. — Значит, не доросли. Это, душа моя, не шутка — загадку решить.
— Ну, да ладно уж, ладно, не ломайся, говори что это, — нетерпеливо требует Алеко.
Шарадзе еще молчит с минуту. Новый торжествующий, полный значения взгляд, и она неожиданно
— Это — месяц. Месяц небесный, душа моя, только и всего.
Эффект получается неожиданный. Даже все подмечающая Ника и насмешница Алеко Чернова забывают напомнить Тамаре о том, что земного месяца до сей поры еще не видали, — и они поражены, как и остальные, неистощимой фантазией Шарадзе. Наконец, Хризантема первая обретает способность говорить:
— Месяц? Как странно! Но послушай, Шарадзе, как же в лаптях и башмаках? Месяц, и в лаптях… Странно что-то.
— А по-твоему, душа моя, он должен босиком ходить, что ли? — набрасывается на нее армянка.
— Я… Я не знаю… — роняет смущенная Муся.
— И я не знаю, душа моя. В том-то и дело, что ни я, ни ты, и никто, душа моя, не знает, как он ходит: в лаптях, босой или в башмаках; а знали бы, так никакой загадки и не было бы, — с тем же победоносным взглядом заключает Тамара.
Ника Баян при этом неожиданном выводе разражается неудержимым смехом. Хохочут и все остальные.
— Нет, она обворожительно наивна, наша Тамарочка, — шепчет Алеко, покатываясь на весь «клуб».
— Ха, ха, ха! — звенит своим стеклянным голоском Золотая рыбка.
Даже бледная, всегда задумчивая «невеста Надсона» не может удержаться от улыбки. Неудержимое веселье захватывает всех находящихся в «клубе» девушек.
— Хи, хи, хи! Ха, ха, ха! — то и дело, вспыхивает здесь и там.
В самый разгар необузданного гомерического хохота на пороге вырастает угловатая, нескладная фигура первоклассницы Зины Алферовой. Зину называют «дорогая моя» за ее постоянную привычку прибавлять эти два слова чуть ли не к каждой фразе, кстати и не кстати.
— Mesdam'очки, тише, дорогие мои, тише, — лепечет Зина с перекошенным от страха лицом. — Дорогие мои… На черной лестнице лежит кто-то… Лежит и рыдает… наткнулась… Ах, Господи, дорогие мои, это так страшно, страшно…
И руки Зины поднимаются к бледному лицу, и сама Алферова, прислонившись к косяку двери, готовится заплакать горькими слезами.
Глава IV
Недавнего смеха как не бывало; мгновенно исчезла неподкупная юная радость.
Первая приходит в себя Ника. Темные глазки Баян, еще за минуту до этого полные юмора и смеха, сейчас отражают неожиданное волнение, тревогу. Она бросается к Алферовой, трясет ее за руку и довольно громко кричит, сама не замечая своего крика:
— Где рыдает? Кто? Ты видела? На лестнице? Где?
— Дорогая моя, в «чертовом гроте»… — может только беспомощно простонать ей в ответ Зина.
Ника Баян, выслушав этот ответ, быстро поворачивается к подругам.
— Хризантема, собери сухари, когда они будут готовы, — говорит она тоном, не допускающим возражений. — А ты, Золотая рыбка, беги в класс и займи чем-нибудь Скифку, чтобы она не заметила нашего отсутствия. Все остальные, за мной!