Т. 02 Вне всяких сомнений

Хайнлайн Роберт Энсон

* * *

— Послушайте, шеф, я же ни на секунду не оставлял его одного!

— Чушь! — ответил шеф полиции. — Ты пытаешься убедить меня, что уже засунул Фроста в фургон, а сам чуть задержался — поставил ногу на подножку и вытащил блокнот, чтобы что-то там такое записать. А когда поднял глаза — его уже не было. Ты что, надеешься, что присяжные в это поверят? А может, ты надеешься, что в это поверю я?

— Ей-богу, шеф!

Изовски явно был в отчаянии.

— Я же действительно задержался на секунду, чтобы записать.

— Записать что?

— Да там одну вещь, которую он сказал. Я говорю ему: «Слушайте, док, а чего бы вам самому не рассказать, куда вы их спрятали. Ведь ясно, мы найдем их —

дайте нам только время». А он смотрит на меня, странненько так смотрит — то ли видит меня, то ли нет — и говорит: «Время… а, ну конечно же, время… да, если дать вам время — вы найдете их. Там». Ну я и подумал, что это — важное признание, и остановился, чтобы записать. Так ведь я стоял у единственной двери, через которую из фургона можно выйти. И я же не недомерок какой, я вроде как всю дверь закрываю собой.

— Закрываешь, закрываешь. Это, пожалуй, все, на что ты годишься.

В голосе шефа звучали горечь и безнадежность.

— Слушай, Изовски, одно из двух — либо ты был пьян в стельку, либо малость тронулся. А может, тебе кто-нибудь в лапу сунул? Во всяком случае то, что ты мне тут наплел, — чистый бред.

Изовски был честный полицейский. И не был он ни пьяным, ни сумасшедшим.

* * *

Семинары по спекулятивной метафизике доктор Фрост проводил по пятницам. Четыре дня назад участники семинара, как всегда, встретились вечером у него дома.

— А почему бы, собственно, и нет? — говорил Фрост. — Почему время не может быть и пятым, а не только четвертым измерением?

Ответил ему Говард Дженкинс — рассудительный, довольно упрямый студент физического факультета.

— От предположения, конечно, вреда не будет, только сам вопрос бессмыслен.

— Почему? — обманчиво мягким голосом спросил Фрост.

— Бессмысленных вопросов не бывает, — вмешалась Элен Фишер.

— Правда? А куда девается дырка, когда съешь бублик?

— Не мешайте ему, пусть ответит, — прервал разгорающийся спор Фрост.

— И отвечу, — согласился Дженкинс. — Почему не ответить? Люди так уж устроены, что воспринимают три пространственных измерения и одно временное. Существуют дополнительные измерения или нет — такой вопрос не имеет для нас смысла, ведь нам все равно не узнать этого, не узнать никогда. Все эти рассуждения — просто довольно безобидный способ убить время, вроде ковыряния в носу.

— Неужели? — вкрадчиво спросил Фрост. — А вам никогда не попадалась под руку теория Дж. У. Данна о вложенных друг в друга вселенных со вложенными друг в друга временами? А ведь он тоже физик, как и вы. И про Успенского не забывайте. Он считал время многомерным.

— Секунду, профессор, — вмешался Роберт Монро. — Я просматривал их работы, но все равно считаю возражение Дженкинса вполне убедительным. Ну как может этот вопрос иметь смысл для нас, по устройству своему неспособных воспринять дополнительные измерения? Это как в математике — можно сконструировать любую математику, на любой системе аксиом, какую только душа пожелает, но если в природе нет явлений, которые она описывает, такая математика, — только пустое сотрясение воздуха.

— Очень разумно сформулировано, — согласился Фрост. — Но я могу дать на это столь же разумный ответ. Вера в теоретические построения обязана основываться на наблюдениях — либо своих, либо компетентного, заслуживающего доверия экспериментатора. Вот я и верю в двумерное время на основании наблюдений — своих собственных.

На несколько секунд в комнате воцарилась тишина.

Молчание прервал Дженкинс.

— Но этого же просто не может быть, профессор. Вы по самой своей сущности не можете воспринимать две временные координаты.

— Спокойнее, спокойнее, — остановил его Фрост. — Да, верно, я, как и вы, могу воспринимать их не одновременно, а только поодиночке. Я изложу вам теорию времени, которую мне пришлось разработать для описания своего необычного опыта. В большинстве своем люди

считают время чем-то вроде колеи, по которой они движутся от рождения до смерти столь же неуклонно, как паровоз по рельсам; они инстинктивно воспринимают время как прямую линию: прошлое — сзади, будущее — впереди. Так вот, я имею все основания считать — да какое там считать, — я знаю, что время сходно скорее с поверхностью, чем с линией, и с довольно-таки холмистой поверхностью, если уж на то пошло. А эта самая колея, по которой мы двигаемся, — кривая такая дорожка, петляющая между холмами. Кое-где дорожка разветвляется и ее ответвления убегают по боковым долинам, впадинам — называйте их как хотите. Вот в этих-то точках ветвления вы и принимаете критические решения, определяющие дальнейшую вашу жизнь. Там вы можете свернуть направо или налево — и прийти к совершенно различным будущим. А кое-где встречаются такие места, где, постаравшись, можно вскарабкаться по крутому склону — или спуститься по нему — и перескочить сразу через тысячу, а то и миллион лет. Только, если вы все время смотрите тупо себе под ноги, на дорогу, вам никогда не заметить такой возможности. А изредка бывает, что ваша дорога пересекается с другой. Ни прошлое этой «дороги», ни будущее вообще никак не связано с известным нам миром. И если вам случится свернуть на такую поперечную дорогу, вы можете оказаться на другой планете или в другом пространстве-времени, причем от мира, вам привычного, не останется ровно ничего, кроме непрерывности вашего Я. Или, если вы обладаете необходимой для того интеллектуальной силой и отвагой, вы можете вообще оставить эти дороги, наиболее вероятные траектории, и пуститься в свободное странствие по холмам возможных времен, пересекая дороги, когда набредете на них, изредка проходя по ним немного, иногда — даже в противоположную сторону, когда прошлое — впереди, а будущее — позади. Или просто бродить вблизи вершин холмов, занимаясь совершенно невероятными делами. Не могу даже представить себе, на что это должно быть похоже — возможно, на что-нибудь вроде приключений Алисы в Зазеркалье. А теперь насчет моего личного опыта. В восемнадцать лет мне пришлось принимать важное решение. На моего отца одна за другой обрушились финансовые неудачи, и я решил оставить колледж. В конце концов я тоже ушел в бизнес и — я не стану вдаваться особо в подробности — в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом был осужден за мошенничество и сел в тюрьму.

— Тысяча девятьсот пятьдесят восьмом, доктор? — прервала его Марта Росс. — Вы хотели сказать — сорок восьмом.

— Нет, мисс Росс. Я говорю о событиях, происходивших на другой временной колее, не на этой.

— О! — По ее лицу скользнуло недоверие. — С Божьей помощью все возможно.

— В тюрьме у меня было более чем достаточно времени, чтобы раскаяться в своих ошибках. Я осознал, что мы с бизнесом никогда не подходили друг другу, и искренне пожалел, что тогда, давно, не остался в колледже. Тюрьма оказывает очень своеобразное действие на рассудок заключенного. Я уходил все дальше и дальше от реальности, все больше и больше жил в своем собственном внутреннем мире. И вот однажды ночью мое Я покинуло камеру, проделало обратный путь во времени, и я проснулся в старой своей комнате общежития колледжа. Тогда я еще смутно представлял себе, как такое могло случиться. На этот раз я был умнее — не стал бросать учебу, нашел где подработать на жизнь, получил диплом, поступил в аспирантуру и оказался в конце концов там, где вы меня сейчас видите.

— Доктор, а вы можете хоть намекнуть, как проделали эту штуку? — спросил Монро.

— Да, могу, — легко согласился Фрост. — Я работал над этой задачей многие годы, стараясь воссоздать нужные условия. Совсем недавно я добился успеха и уже проделал несколько прогулок в возможное.

Третья девушка, Эстелл Мартин, до этого момента не произнесла ни слова, а только напряженно слушала. Теперь она подалась вперед.

— Скажите, профессор, как это делается?