Т. 04 Дорога доблести
Шрифт:
Я не смог даже намекнуть ей, что ее решение родилось просто под влиянием раздражения. Человек, которого она только что осуждала, был тем самым, в пользу которого она вынесла решение. Поэтому я сказал:
— Пошли спать, ты устала. — И сам же не удержался, чтобы в душе не осудить ее.
Глава 19
И мы отправились спать.
Тут она сказала мне:
— Оскар, ты сердишься.
— Я этого не говорил.
— Но я чувствую. И не только сегодня, и не только из-за этих тупиц. Ты ушел в себя, ты несчастлив.
—
— Оскар, все, что беспокоит тебя, не может быть пустяками для меня. И я ничего не смогу с этим поделать, пока не узнаю, в чем причина.
— Что ж… Я чувствую себя чертовски бесполезным.
Она положила свою мягкую сильную руку мне на грудь.
— Для меня ты очень полезен. А почему ты чувствуешь себя бесполезным для себя? Лично?
— А ты посмотри на эту кровать! — Эта кровать была такой, о которой американцы не могут даже и мечтать. Она делала все, кроме разве поцелуя на сон грядущий. И была, подобно этому городу, очень красива и, подобно ему, скрывала свой «костяк». — Такое ложе стоило бы на Земле больше, если бы его сумели там соорудить, чем самый лучший дом из тех, в которых жила моя мать.
Стар подумала.
— Ты хотел бы послать матери денег? — Она потянулась к стоявшему у изголовья коммуникатору. — Достаточно ли дать адрес «Военно-воздушная база Элмендорф, Америка»?
(Не помню, чтобы когда-нибудь называл ей адрес матери.)
— Нет, нет! — Я сделал знак передающему устройству заткнуться. — Ничего я ей не хочу посылать. Ее муж получает достаточно, и от меня он денег не возьмет. Не в этом дело.
— Тогда я не вижу, в чем оно. Кровать ничего не значит, значение имеют лишь те, кто в ней лежит. Если тебе не нравится эта кровать, мы достанем другую. Или будем спать на полу. Кровать ничего не значит.
— Эта кровать о’кей. Единственно, чем она плоха, так это тем, что не я за нее платил. Платила ты. И за этот дом. И за мою одежду. И за мою еду. Все это мои… мои игрушки. Все, что у меня есть, дала мне ты. Ты знаешь, кто я такой, Стар? Жиголо! А ты знаешь, кто такой жиголо? Что-то вроде мужчины-проститутки.
Одна из наиболее раздражающих привычек моей жены заключается в том, что она отказывается прикрикнуть на меня, если я явно напрашиваюсь на ссору. Она внимательно посмотрела мне в глаза.
— В Америке ведь все работают, верно? Люди работают все время, особенно мужчины?
— Вроде того.
— Но этот обычай существует не везде, даже на Земле он неповсеместен. Француз, например, счастлив, если у него много свободного времени. Он заказывает еще чашечку cafe au lait [143] , и стойка блюдечек на его столике быстро растет. Да и я не очень люблю работать. Оскар, я испортила вечер из-за своей лени — не хотелось завтра с утра заниматься этой тягомотиной. Этой ошибки я больше не повторю.
143
Кофе с молоком (фр.).
— Не в этом дело, Стар. С тем вопросом мы покончили.
— Знаю. Но первый вопрос редко оказывается
— А как прикажешь меня называть? Если что-то выглядит как утка, крякает как утка и ведет себя как утка, то я называю это уткой. А если ты назовешь ее букетом роз, то она от этого крякать не перестанет.
— Нет. Все, что нас окружает, — она повела рукой, — кровать. Эта чудесная спальня. Пища, которую мы едим. Мое платье и твое. Наш милый бассейн. Ночной дворецкий, на случай, если нам захочется получить певчую птицу или спелый арбуз. Наши дивные сады. Все, что мы видим, ощущаем, что используем или хотим иметь — и еще тысячи вещей, находящихся вдали От нас, — все это заработано твоей собственной могучей рукой. Все это твое по праву.
Я засопел.
— Именно так, — настаивала она. — Таков был наш контракт. Я обещала тебе много приключений, большие сокровища и еще большие опасности. Ты сказал: «Принцесса, вы получили своего мальчика на побегушках». — Она улыбнулась. — Такого большого мальчика! Мой любимый, думаю, что опасностей было больше, чем ты ожидал… И поэтому мне до сего дня доставляло огромное наслаждение делать так, чтобы и сокровищ было больше, чем ты мог себе когда-нибудь представить. Пожалуйста, прими их без ложной скромности. Ты заработал и их, и гораздо больше — столько, сколько ты захочешь иметь.
— Хм… Если даже ты права, то этого слишком много. Я тону в них, как в болоте.
— Но, Оскар, ты же не обязан брать ни крошки сверх того, что тебе нужно. Мы можем жить скромнее. В одной комнате, с кроватью, которая убирается в стену, если тебе так будет лучше.
— Это не решение.
— А может быть, тебе нужно холостяцкое убежище где-то за городом?
— Хочешь выбросить мои туфли, а?
Она сказала ровным голосом:
— Если ты хочешь, чтобы твои туфли были выброшены, тебе придется это сделать самому. Я прыгнула через твою шпагу. И не буду прыгать обратно.
— Полегче! Ведь это ты предложила. Если я не так понял тебя, то прошу прощения. Я знаю, что своего слова ты обратно не берешь. Но, может быть, ты о нем сожалеешь?
— Я не сожалею. А ты?
— Нет, Стар, нет… Но…
— Слишком большая пауза для такого короткого слова, — ответила она очень серьезно. — Ну, скажи же мне.
— Хм… Ну, просто так… А почему ты мне не сказала?
— Не сказала что именно, Оскар? Существует множество вещей, о которых можно говорить.
— Господи, да о многом! О том, что нам предстояло. О том, что ты Императрица… особенно перед тем, как ты позволила мне прыгнуть через шпагу…
Ее лицо не изменилось, хотя по щекам потекли слезы.
— Я могла бы ответить, что ты меня об этом не спрашивал…
— Я же не знал, о чем спрашивать!
— Это правда. Но я должна заметить, что если бы ты спросил, то я бы тебе на все ответила. Я могла бы сказать тебе, что не я «позволила» тебе прыгать через шпагу, а ты отверг все мои заверения, что нет нужды предлагать мне честь стать твоей женой по законам твоего народа… и что я девчонка, которую ты можешь тискать сколько пожелаешь.