Т. 11 Угроза с Земли
Шрифт:
Тем не менее он оживился, когда было названо его имя. Встал и попытался изложить свое дело. Удар молотка судьи прервал его.
— В чем его обвиняют? — заревел судья, и на лице его грозно проступила сеть мрачных морщин. — Судя по всему, пьянство и буянство? Я положу конец этому распутству среди молодежи, даже если на это уйдут последние капли моих сил! — И он обратился к секретарю: — Раньше судился?
Секретарь что-то зашептал ему на ухо. Судья бросил на Маккинона взгляд, в котором подозрительность смешивалась с негодованием, а затем предложил таможеннику выйти вперед. Блэки изложил дело четко и ясно, с легкостью человека, привыкшего давать показания. Физическое состояние Маккинона он объяснил тем, что тот оказал сопротивление офицеру, находившемуся при исполнении служебных обязанностей. Он передал суду список, подготовленный его коллегой, но почему-то позабыл упомянуть о тех предметах, что были изъяты еще до составления этого списка.
Судья повернулся к Маккинону:
— Хочешь что-либо добавить к сказанному?
— Разумеется, доктор, — начал было тот. — Тут нет ни слова…
Банг! Удар молотка прервал его. Пристав подскочил к Маккинону и постарался объяснить ему, как именно следует обращаться к судье. Объяснение совсем запутало Маккинона. Согласно его опыту, термин «судья» был эквивалентом понятия врач-психиатр, хорошо знающего социальную проблематику. Кроме того, он не имел ни малейшего представления, что существуют какие-то формы, применяемые в специальных случаях. Однако он постарался приноровиться к ситуации…
— С разрешения высокого суда, этот человек солгал. Он и его компаньон напали на меня и ограбили. Я просто…
— Контрабандисты всегда вопят, что их грабят, когда оказываются в руках таможенников, — прорычал судья. — Сознаешься ли ты, что оказал сопротивлению досмотру?
— Нет, ваша честь, но…
— Хватит! Штраф в размере пятидесяти процентов от суммы положенной пошлины. Плати прямо секретарю.
— Но, ваша честь, я не могу уплатить.
— Не можешь уплатить?
— У меня нет денег. Есть лишь имущество.
— Вот как! — Судья повернул лицо к секретарю: — Решение по делу. Имущество конфисковать. Десять суток за бродяжничество. Общество не потерпит, чтобы эти нищие иммигранты шлялись где попало и нападали на законопослушных граждан. Следующий!
Маккинона уволокли. Только скрип ключа в замке тюремной камеры объяснил ему, на каком свете он оказался.
— Эй, дружище, какая там погодка снаружи? — в тюремной камере оказался еще один обитатель — крепко скроенный мужчина, поднявший глаза от разложенного пасьянса, чтобы приветствовать Маккинона. Он сидел верхом на скамье, где лежали карты, и разглядывал новичка спокойными, блестящими и насмешливыми глазами.
— Снаружи более или менее спокойная, а в судебной камере — штормовая, — ответил Маккинон, стараясь говорить таким же легкомысленным тоном, что ему удалось не полностью: губы саднили, улыбка получалась кривая.
Узник перекинул ногу через скамью и подошел к нему легкой скользящей походкой. — Слушай, друг, а это ты, должно быть, заработал прямо от коробки передач, не иначе. — Он осмотрел губу Маккинона. — Болит?
— Еще бы, — признался тот.
— Надо, пожалуй, заняться этим делом, — заключенный подошел к двери и громко залязгал решеткой. — Эй, Левша! Тут у нас пожар! Давай по-быстрому!
Явился тюремщик и встал у двери.
— Чего тебе, Линялый? — спросил он не слишком дружелюбно.
— Моему старому школьному корешу заехали монтировкой по морде, болит — спасу нет. У тебя есть шанс улучшить свой счет с Господом Богом, сделав доброе дело, — сбегай в больничку, возьми там пластырь и граммов пять неоанодина.
Выражение лица тюремщика явно говорило, что такого желания у него нет. Линялый запечалился.
— Ну же, Левша, — сказал он, — я-то думал, что ты прямо ухватишься за возможность совершить благородный поступок, — потом помолчал и добавил: — Вот что я тебе скажу: если ты сделаешь по-моему, я покажу тебе, как решается та загадка — сколько лет Анни. Годится?
— Сначала расскажи.
— Нет, это слишком долго. Я напишу решение и отдам тебе.
Когда тюремщик вернулся, сокамерник Маккинона с мягкой заботливостью перевязал его, одновременно продолжая болтать.
— Меня кличут Линялый Мейги. А тебя как, дружище?
— Дэвид Маккинон. Извини, твое имя я не расслышал.
— Линялый, — и объяснил, усмехаясь, — но это не то имячко, которым мамаша наделила меня при рождении. Это скорее профессиональный довесок к моей застенчивой и неброской натуре.
Маккинон удивился:
— Профессиональный довесок? А какая у тебя профессия?
Достоинство Мейги явно было ранено:
— Ну, Дейв, — сказал он, — я же тебе такого вопроса не задаю. И все же, — продолжал он, — она у меня такая же, как и у тебя, — умение жить.
Мейги был благодарным слушателем, а Маккинон рад случаю излить кому-нибудь свои несчастья. Он во всех подробностях живописал, как решил лучше отправиться в Ковентри, нежели подчиниться решению суда, и как, едва он успел туда прибыть, его схватили и опять потащили в суд.
Мейги кивнул.
— И неудивительно, — отозвался он, — «Таможенник тогда работает неплохо, когда в душе он жулик и пройдоха».
— А что будет с моим имуществом?
— Его продадут, чтобы оплатить пошлину и штраф.
— Интересно, а что останется на мою долю?
Майги так и уставился на него:
— Останется? Да чему же там оставаться? Тебе же еще, надо думать, придется оплатить судебные издержки…
— Э? А это что еще за штука?
— Это такое изобретение, когда приговоренный оплачивает собственное повешенье, — объяснил Мейги коротко, но не очень ясно. — Означает же это, что, когда через десять суток твой срок истечет, ты все еще будешь должником суда. А следовательно, тебя закуют в кандалы и заставят работать за доллар в день.
— Линялый, ты надо мной издеваешься?
— А ты подожди и увидишь. Тебе еще многое предстоит узнать, Дейв.
Ковентри было куда более хитрое место, чем представлял себе Маккинон. Мейги объяснил ему, что оно состоит из трех независимых суверенных государств. Тюрьма, в которой они сидели, находилась в так называемой Нью- Америке. У нее было правительство, избранное демократическим путем, но обращение, которое Маккинон успел уже испытать на собственной шкуре, было отличным примером того, какова эта администрация.