Т. 11 Угроза с Земли
Шрифт:
— Однако эта община — рай по сравнению со Свободным Государством, — заявил Мейги. — Свободное Государство управляется диктатурой чистой воды. Я был там… Главой правящей клики является некто по прозвищу «Освободитель». Их пароли «Долг» и «Покорность». Деспотичная дисциплина насаждается так жестоко, что ни о каких свободах и речи быть не может. Государственная идеология заимствована из обрывков старинных функциональных доктрин. В государстве видят единый механизм с одной головой, одним мозгом и одной целью. Все, что не разрешено, — запрещено. Честное слово, — говорил Мейги, — ты ложишься спать, а в постели твоей уже прячется агент секретной службы. И все же, — продолжал он, — жизнь там легче, чем у Ангелов.
— Ангелов?
— Ну да. У нас они сохранились. Ты же знаешь, что после Революции три-четыре тысячи самых оголтелых Ангелов выбрали Ковентри. Там — в холмах на севере — есть их колония. Во главе ее Воплощенный Пророк, и все такое прочее. Среди них есть и неплохие ребята, но и они способны загнать тебя в рай, даже если ты от этого помрешь.
У всех трех государств есть одна общая забавная черта — каждое заявляет, что оно и есть единственное и законное правительство Соединенных Штатов, и каждое дожидается того дня, когда оно присоединит к себе «невостребованную часть», т. е. все, что лежит за пределами Ковентри. Ангелы провозгласили, что это событие произойдет, когда Первый Пророк возвратится на Землю и поведет их за собой. В Нью- Америке эта идея используется преимущественно в качестве дежурного предвыборного лозунга, о котором забывают сразу же как отголосуют. А в Свободном Государстве это прочно фиксированная политическая цель. Как следствие осуществления этой цели, между Свободным Государством и Нью- Америкой происходят перманентные войны. «Освободитель» вполне логично считает, что Нью- Америка это тоже «невостребованная территория» и ее следует привести под власть Свободного Государства прежде, чем преимущества цивилизации последнего будут распространены на области за Барьером.
Рассказ Мейги совершенно разрушил иллюзии Маккинона о лежащей за Барьером стране воплощенной анархической утопии, но все же дать этой иллюзии погибнуть без борьбы он не мог.
— Но, послушай, Линялый, — настаивал он, — неужели тут нет местечка, где бы человек мог жить сам по себе, без всяких пошлых попыток надеть на него хомут?
— Нет… — задумался Линялый, — Нет… Разве что бежать в холмы и спрятаться там. Так, разумеется, можно жить, только придется постоянно опасаться Ангелов. Да и поживы там маловато — надо питаться подножным кормом. Ты когда-нибудь пробовал так жить?
— Ну… не то чтобы пробовал… но зато я перечитал всех классиков — Зейна Грея, Эмерсона Хьюга [76] и всех прочих…
— Что ж, тогда, может, у тебя что-нибудь и выйдет толковое. Но если ты и в самом деле решил стать отшельником, попытай это дело лучше за Барьером, там препятствий все же поменьше.
— Нет! — Маккинон гордо выпятил грудь. — Никогда! Никогда я не поддамся психологической переориентации только для того, чтобы меня оставили в покое! Если бы можно было повернуть время вспять и оказаться в тех же местах, где я был до ареста, я, конечно, прямиком отправился бы в Скалистые горы или подыскал себе заброшенную ферму… Но с этим диагнозом, что висит у меня на шее… После того как мне объявили, что я не гожусь для человеческого общества, пока мои эмоции не перекроят так, чтобы они подходили для их затхлого мирка… Нет, никогда! Даже если бы это сводилось к простой поездке в какой-нибудь санаторий…
76
Зейн Грей (1872–1939) — классик вестерна, наряду с О.Уистлером один из отцов этого типично американского жанра. Всего им написаны шестьдесят две книги вестернов (не считая произведений, принадлежащих к другим жанрам), по мотивам которых студией «Парамаунт» было поставлено сто восемь фильмов. На русский язык переведены два его романа (из которых наиболее известен «Пограничный легион») и несколько рассказов. Эмерсон Хьюг (1857–1923) — также американский писатель, известный своими приключенческими романами.
— Понятно, — согласился Линялый, кивнув головой, — ты хотел бы жить в Ковентри, но не согласен с тем, что Барьер отрезает тебя от прочего мира…
— Нет, нет, не так… Впрочем, может быть, ты и прав. Слушай, ты тоже думаешь, что со мной нельзя иметь дело, а?
— На мой взгляд, ты парень что надо, — заверил его Мейги, усмехнувшись, — но помни, я ведь тоже живу в Ковентри… Так что я может быть и не судья…
— Судя по твоему разговору, мне кажется, что тебе тут не очень нравится. Как ты оказался в Ковентри?
Мейги предостерегающе поднял палец:
— Тихо! Тихо! Это вопрос, который здесь не принято задавать никому. Тебе положено думать, что каждый прибыл сюда потому, что тут славно живется.
— И все же… тебе здесь явно не по душе.
— Но я ведь не говорил, что мне тут не нравится. Наоборот, мне здесь нравится. Есть в этой жизни какая-то изюминка! Тутошние мелкие несообразности служат источником невинных парадоксов. А когда станет жарковато, всегда можно прошмыгнуть в Ворота и отдохнуть в славной уютной больнице, пока тревога не уляжется.
Маккинон снова удивился:
— Жарковато? Разве тут не управляют погодой?
— Что? Ах нет, я вовсе не имел в виду управление погодой — в Ковентри ничего подобного нет, она приходит сюда снаружи. Я употребил эти слова в качестве фигурального выражения.
— И что оно означает?
Мейги улыбнулся, как бы отвечая собственным мыслям:
— Скоро сам узнаешь.
После ужина, состоявшего из хлеба, похлебки, сервированной в жестяной миске, и крохотного яблока, Мейги посвятил Маккинона в тайны криббеджа. К счастью, у того не было денег, которые можно было проиграть. Наконец, Мейги сложил колоду, не тасуя.
— Дейв, — сказал он, — тебе нравится гостеприимство, предложенное сим заведением?
— Не так чтобы очень. А что?
— Предлагаю отсюда выписаться.
— Отличная мысль, но как?
— Об этом-то я сейчас и размышляю. Как ты думаешь, способен ли ты ради доброго дела выдержать еще один тычок в свой многострадальный хлебальник?
Маккинон осторожно пощупал лицо:
— Думаю, что смогу, если это уж так необходимо. В любом случае, вряд ли будет хуже…
— Вот это молоток! А теперь слушай… Этот тюремщик — Левша — он мало того, что недоумок, он еще крайне чувствителен к мнению посторонних о своей внешности. Когда погасят свет, ты…
— Выпустите меня! Выпустите меня отсюда!
Маккинон колотил по прутьям дверной решетки и визжал, что есть мочи. Ответа не было. Заключенный не унимался, голос его звенел истеричным фальцетом. Дабы выяснить причину переполоха, у решетки возник разъяренный Левша.
— Какого дьявола ты разорался?! — рычал он, злобно пялясь сквозь прутья решетки.
Маккинон изменил тон и перешел на слезливую мольбу:
— Ох, Левша, выпусти меня, голубчик! Ну пожалуйста! Не выношу темноты! А здесь темно… Выпусти меня… Пожалуйста, не покидай меня одного… — и он, рыдая, кинулся на дверь.
Тюремщик выругался:
— Еще один слабонервный идиот! Слушай, ты, заткнись и дрыхни, иначе я войду и дам тебе славный повод похныкать, — и он повернулся, чтобы уйти.
Тут Маккинон впал в справедливый, но непредсказуемый гнев невменяемого: