Т. 11 Угроза с Земли
Шрифт:
…две мили… может быть больше… сильнее наклониться вперед… ноги пусть волокутся сзади… только бы не упасть… когда-нибудь выработается автоматизм… подобно автоматически сжимающимся челюстям… а как длинна миля?., если на ракете, ее и не заметишь… если на прогулочной машине — секунд тридцать… если на стальном краулере — десять минут… тренированным солдатским шагом — пятнадцать… а с человеком на закорках, да еще по ухабистой дороге, да еще если ты устал как собака?..
…пять тысяч… двести…восемьсот шагов… цифры ни о чем не говорят… но с каждым шагом путь короче на двадцать четыре дюйма… остаток непредставим… бесконечен… считай шаги… считай, пока не спятишь… пока цифры начнут жужжать не в мозгу, а снаружи… и шум… шум… от этих огромных, тяжелых, нескончаемых шагов… они отдаются где-то в черепе… считай их сзаду наперед… не забудь вычитать по два каждый раз… нет, так еще хуже… все равно остаток невообразим, и его нельзя выразить в числах…
…мир замкнут… нет ни прошлого, ни будущего… ничего нет… совсем ничего… кроме пыточной необходимости поднимать то одну, то другую ногу и выбрасывать их вперед… нет никаких ощущений, кроме рвущего сердце отлива силы воли, столь необходимой для выполнения этого бессмысленного действа…
Он очнулся внезапно, обнаружив, что руки Мейги уже не сжимают его шею. Он наклонился, упал на одно колено, чтобы не уронить свою ношу, затем медленно опустил ее на землю. На мгновение ему показалось, что Линялый мертв — он не мог найти пульс, а бледное лицо и безжизненное тело были совсем как у покойника. Однако, приложив ухо к груди, он с облегчением услышал регулярные удары сердца. Он связал запястья Мейги его собственным носовым платком и просунул свою голову в петлю рук. Однако он так устал, что никак не мог поднять безжизненное тело и закинуть его себе на спину. Линялый очнулся, когда Маккинон все еще пытался сладить с этим делом. Его первые слова были:
— Полегче, полегче! Чего ты добиваешься?
Дейв объяснил.
— Лучше развяжи мне руки, — попросил Линялый, — думаю, я смогу немного прогуляться пешком.
Он действительно прогулялся — прошел не больше трех сотен ярдов и сдался окончательно.
— Слушай, Дейв, — сказал он, когда чуть-чуть пришел в себя, — ты захватил с собой «перечные» таблетки?
— Да. Только тебе больше нельзя. Еще одна доза может оказаться смертельной.
— Знаю… слышал… Но я думал о другом — что если ты проглотишь одну штучку?
— Господи! Конечно! Линялый, какой же я, однако, осел!
Теперь Мейги казался ему не тяжелее летнего пальто. Звезды сияли ярче, его силы были неисчерпаемы. Даже когда они сошли с шоссе и пошли по проселку, который вел к дому Врача у подножья холмов, путь казался сносным, а ноша легкой. Маккинон знал, что наркотик сжигает его плоть, что ресурсы энергии организма уже давно выработаны и потребуются долгие дни, чтобы восстановить эту безумную растрату. Впрочем, сейчас все это было ему безразлично.
Никакая цена не казалась ему слишком дорогой, когда наконец он оказался у калитки забора, окружавшего дом Врача, — на своих двоих и со все еще живым подопечным, который к тому же находился в полном сознании.
Маккинону целых четыре дня не позволяли видеться с Мейги. Все это время его самого держали на положении полуинвали-да, чтобы восстановить потерянные за двое суток двадцать пять фунтов веса и ликвидировать последствия огромной перегрузки на сердце в последнюю ночь. Высококалорийная пища, солнечные ванны, отдых, мирные окрестности, плюс его собственное железное здоровье помогли ему быстро и полностью восстановить вес и силы. Он был очень доволен и собой, и своей болезнью, и постоянным общением с Врачом и Персефоной.
По календарю Персефоне было пятнадцать. Дейв никак не мог решить, считает ли он ее более взрослой или более юной. Она родилась уже в Ковентри и прожила всю свою короткую жизнь в доме Врача, так как ее мать умерла там при родах. Во многих отношениях она была совершенным ребенком, поскольку не имела опыта жизни в цивилизованном обществе и мало общалась с обитателями Ковентри, если не считать пациентов, посещавших Врача. Зато ей разрешалось без спроса брать книги из библиотеки этого опытного и оригинального ученого. Маккинон неоднократно поражался глубине ее научных познаний — она знала гораздо больше, чем он. От разговора с ней оставалось впечатление, что он беседует с пожилым и всезнающим матриархом, но тут же у нее прорывалось какое-нибудь совершенно нелепое высказывание о внешнем мире, и он вспоминал, что перед ним всего лишь неопытный ребенок.
Маккинон немного увлекся ею. Нет! Конечно, совсем несерьезно, особенно учитывая ее щенячий возраст! Но все же на нее было приятно смотреть, а он стосковался по женскому обществу. Он и сам был еще достаточно молод и вполне был способен извлекать удовольствие из созерцания редкостных умственных и физических достоинств этой юной девицы.
Его гордости был нанесен сокрушительный удар, сравнимый только с приговором на ссылку в Ковентри, когда выяснилось, что Персефона рассматривает его вкупе с другими обитателями Ковентри как жалкого неудачника, заслуживающего лишь сострадания и помощи, ибо с головой у него что-то неладно.
Дейв пришел в бешенство и целый день куксился в одиночестве, но чисто человеческое стремление оправдаться и быть за это обласканным, заставило его отправиться на поиски Персефоны с целью убедить ее в собственной неправоте. Он подробно и весьма эмоционально разъяснил ей причины, которые привели его к суду и осуждению, разукрасив свой отчет блестками собственной философии и остроумия, после чего доверчиво спросил, поняла ли она, в чем дело, и одобряет ли теперь его поведение.
Никакого одобрения не последовало.
— Я не понимаю вашу точку зрения, — сказала она. — Вы сломали ему нос, а он вам ничего плохого не сделал. И вы хотите, чтобы я это одобрила?
— Но Персефона, — запротестовал он, — ты же игнорируешь тот факт, что он обозвал меня оскорбительным словом!
— Не вижу связи, — отпарировала она. — Он губами произвел звук, обидел вас словом. Если это слово к вам не подходит, то звук лишен смысла. Если слово верно определяет ваши качества, если вы и есть то, что означает данный звук, значит, вы полностью соответствуете представлению человека, который высказал ваше определение вслух. Иными словами, никакого ущерба вам нанесено не было. А вот что сделали вы — дело совсем иного рода. Вы сломали ему нос. Это уже ущерб. Защищая себя, общество должно было отыскать вас и определить, действительно ли вы столь эмоционально неустойчивы, что можете снова нанести ущерб кому-то из своих сограждан в недалеком будущем. Если да, то вас надо отправить в карантин на излечение или удалить вас из общества — в зависимости от того, что вы предпочтете.
— Значит, и ты думаешь, что я псих? — обвинил он ее.
— Псих? Не в том смысле, в каком вы это понимаете. У вас нет пареза, нет тромба в мозгу или какого-то другого дефекта, который мог бы обнаружить врач. Но с точки зрения вашей семантической реакции, вы столь же социально ненормальны, как какой-нибудь фанатичный охотник за ведьмами.
— Послушай, но ведь это же дико несправедливо!
— А что такое справедливость? — она взяла на руки котенка, с которым играла. — Я пошла домой. Становится прохладно.