Т. 4. Сибирь. Роман
Шрифт:
— Обокрал меня Епифашка! Удалась я страховидная да глупая. А уж в чем-нибудь господь бог возместит мне отнятое! Обязательно возместит! Люди добрые еще узнают о Домнушке! — говаривала Домна Корнеевна, когда нападал на нее стих говорения.
Поля с детства опасалась Домнушки. Ничего плохого она от нее не видела, но вокруг беспрерывно шли разговоры о Домнушке, ее называли то «криворуковским полудурком», то «обороткой»…
Повзрослев, Поля стала присматриваться к Домнушке, чувствуя, как несправедлива была она, как ошибалась, веря всем деревенским наговорам на несчастного человека.
Приход
— Не упускай свое счастье, Никишка! Другой такой девки по всему Нарыму не найдешь, — наставляла племянника Домнушка, видя, что родители парня вынашивают совсем иные намерения.
Четыре недели Поля жила в криворуковском доме, как в гостях. Спала сколько хотела, ела что хотела, работой тоже не обременяла себя. Схватится что-то сделать, а, смотришь, Домнушка уже ее упредила. И в горницах убрала, и телятам пойло снесла, и посуду вымыла.
— Избалуешь ты меня, Домна Корнеевна! — скажет Поля.
Домнушка только чуть улыбнется, скосит глаза к горнице Анфисы:
— Не дадут, Полюшка. Не за тем тебя привели в этот дом.
Поля сильно скучала по отцу и деду. Хотя путь из Голещихиной до Парабели не близкий, особенно в зимнюю вьюжную пору, она обязательно сбегает разок туда-назад.
— Ну, как там, Полюшка, в чужом-то доме? — спрашивал ее Федот Федотович.
— Живу, дедушка!
— Ну-ну, живи! На рожон в случае чего не лезь, но и своего не отдавай.
Поля не очень пока понимала намеки старика.
— Ты о чем, дедушка?
— О том, чтоб обижать не вздумали.
— Это с какой же стати? Что я им, подневольная? — Поля вспыхивала, как береста на костре.
— Бывает, Поля.
— Со мной не будет.
— Знаю. В матушку! Ух, характерец у той был! Когда они с твоим отцом порешили жениться, я, прямо скажу тебе, за голову схватился. Говорю ей: «Дочка, Феклушка, разве он ровня тебе? Ты — каторжанское отродье, а он — человек городской, залетная птаха». Разбушевалась тут моя Феклуша..»
Отец в длинные разговоры не вступал. Но стоило появиться Поле, он весь преображался: глаза его лучились радостью, он оживленно сновал по дому, принимался хлопотать возле самовара, выставлял на стол любимое Полино варенье из княженики. Всякий раз, уходя из отцовского дома, Поля испытывала укоринку в душе: «Бросила отца с дедушкой, ушла в чужую семью. И как только не совестно тебе?»
Но в том-то и дело, что совесть мучила ее, не давала покоя. «Что они, два бобыля, будут делать, когда и к отцу старость придет?» — спрашивала себя Поля, шагая из Парабели в Голещихину. Однако ответ на этот вопрос давно уже был приготовлен в ее душе. Дал Никифор Поле твердое слово — в любой день выделиться из криворуковского гнезда, уйти в дом фельдшера или жить отдельно, как ей захочется. С тем и пошла за Никифора замуж. Не будь этого уговора, не сладилось бы у них дело.
Как-то раз Поля припоздала из Парабели. Шла уже в потемках, торопилась, прыгала по сугробам свеженаметенного снега, варежкой заслоняла лицо от колючего ветра.
Подойдя
Едва она открыла дверь в сени, под ноги к ней кинулась Домнушка. Поля от неожиданности и испуга чуть не закричала.
— Не ходи туда, Поля! Не ходи! Анфиса дурь свою выказывает! — обхватывая Полины ноги, забормотала тревожным шепотом Домнушка.
Но теперь уже Полю вовсе невозможно было удержать. Она широко распахнула обшитую кошмой и сыромятными ремнями дверь и вошла в дом.
Анфиса взглянула на нее исподлобья, словно кипятком плеснула. Никифор еще ниже опустил голову, лопатки у него вздыбились, руки повисли.
— Вот она! Пришла-прилетела, беззаботная пташка! — сдерживая голос, воскликнула Анфиса. Она выпрямилась и двинулась мелкими шажками на Полю.
— Чем я прогневала тебя, матушка? — спросила Поля, не испытывая ни смущения, ни робости и чувствуя лишь стыд за робкий и покорный вид Никифора, не удостоившего ее даже мимолетного взгляда.
— Она еще спрашивает?! Ах, негодяйка! Бесстыдница! Четыре недели живет, палец о палец не ударила! Ты что ж, жрать будешь у нас, а работать на своего отца станешь?! Да как же тебе не совестно с нашего стола в рот кусок тащить!
Анфиса все приближалась, и увесистый кулачок ее раза два промелькнул у самого лица Поли.
— Ты что, матушка, Христос с тобой, в уме ли?! — дрожащим голосом сказала Поля, когда сухие казанки Анфисиной руки вскользь коснулись подбородка.
— Повинись перед ней, Поля! — крикнул Никифор, не двигаясь с места.
— За что же виниться?! Я от работы не убегала! Сказали б, что делать, — делала бы! — Поля посмотрела на Анфису в упор, и их взгляды скрестились в поединке. Анфисины черные глаза горели огнем, метали горячие искры. И хотя Поле не по себе стало от этого разъяренного взгляда, она не опустила своих светлых глаз. Она смотрела на Анфису не только с презрением, но и с твердостью. Почуяв неуступчивость и безбоязненность Поли, Анфиса отступила от невестки. Поля в одно мгновение поняла, что Анфиса сдает. Поле захотелось использовать свое превосходство в этом поединке до конца.
— Уйдем мы с Никишей из вашего дома, Анфиса Трофимовна! Уйдем! Четыре недели, как я у вас, а вы вон какие слова про меня говорите! А что будет через год, через два?!
Анфиса круто и быстро повернулась и тихими, мелкими шажками подплыла к сыну. Тот все еще стоял как пришибленный, с опущенной головой и с перекошенными плечами.
— Она правду говорит?! Слышишь, Никишка! Правду? — Анфиса сунула руки под широкий фартук, и сжатые кулаки перекатывались там, как шары.
— Скажи ей, Никиша, про наш уговор! Скажи! — крикнула Поля, стаскивая с головы пуховый платок и расстегивая полушубок.