Шрифт:
— Коли не знаешь, — сказал старичок, — надо у Господа спросить в молитве.
Т. вдруг обратил внимание на руки старичка. Его пальцы, торчащие из грязных обтрепанных рукавов, были холеные, с длинными, вычищенными и тщательно опиленными ногтями. К тому же эти ногти, кажется, покрывал лак — в неверном свете лампадок они глянцево блестели.
«Опрощенец, — подумал Т., — но не до конца...»
Ему стало досадно, что он с таким старанием имитировал простонародную речь. В разговоре с человеком из народа это еще могло сойти за знак уважения, а здесь выглядело чистым фарсом.
Старичок
— Не осуждайте, граф. Сие просто привычка с младенчества. Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей...
— Это ладно, — махнул рукой Т. — Не мое дело. Вы лучше скажите, сударь, кому вы предлагаете молиться? Ариэлю Эдмундовичу Брахману? Или, может, его маме?
Услышав это «сударь», старичок перешел на «вы».
— Об этом не печальтесь, — сказал он мягко. — Молитва сама путь найдет. И не гордитесь. Гордый вы больно, вот что. Я ведь тоже такой был, да еще и похуже, пожалуй. Вы граф, а я целый император.
Т. недоверчиво уставился на старичка.
— Император? — переспросил он. — Какой император?
— Петропавел, — ответил старичок. — Только давно это было. А теперь вот стал простой молельник. Отмаливаю тех, кто наверху, чтобы льдина под ними раньше времени не треснула. Помолюсь и за вас, раз вы меня нашли. Глядишь, и отыщете того человека...
Лицо старичка стало бледным и серьезным, и эта серьезность отчасти передалась Т.
— Я отлучен, — сказал он.
— Я знаю, — кивнул старичок. — Но если молитва будет исходить от самого сердца, поверьте — дойдет куда надо. Только вы, поди, и молиться не умеете?
Старичок встал со своего стула и проворно подошел к занавешенному серой сермягой киоту (занавески были одного цвета со стеной, и Т. заметил их только сейчас — хотя расположен киот был в самом центре созвездия свечей и лампадок). Взяв со свечного столика маленькую книжечку, он протянул ее Т.
Это была даже не книжка, а просто малиновая кожаная обложка наподобие ресторанного меню, закапанная воском. На ней поблескивала вытесненная золотом волнообразная черта, как над испанской буквой «С» — только без самой буквы. Т. недоуменно нахмурился.
— Смутитесь ли тильдой? — спросил внимательно следивший за ним Федор Кузьмич. — Отчего-то образованные люди всегда стараются объяснить этот знак. Интереснее всего, кстати, получилось у достопамятного господина Соловьева...
Т. вздрогнул.
— Вы знали Владимира Соловьева?
— Мельком, — ответил Федор Кузьмич, — он здесь как-то пробегал, давным-давно. Большой путаник. Он сказал, тильда похожа на волну, и смысл ее в том, что человек есть не отдельное существо, каким себя воображает, а волна, проходящая по единому океану жизни... Словно истинная вера нуждается в том, чтобы какой-то Соловьев придал ей немного смысла...
Т. секунду колебался, сказать ли Федору Кузьмичу, что в карете должны везти именно Соловьева — и решил этого не делать.
— Другие, — продолжал Федор Кузьмич, — видят смысл в том, что за духовным взлетом неизбежно следует падение, а за падением вновь последует взлет. Третьи учат, тильда есть тайный знак Господень, разорванная бесконечность,
Федор Кузьмич повернулся к киоту, откинул с него занавески, и Т., хоть и догадывался, что увидит, вздрогнул.
На него с закопченной доски глядело плоское кошачье лицо (назвать его мордой было невозможно). В этом лике чудилось что-то насмешливое и хитро-татарское, а усы нового письма походили не столько на тильды, сколько на шесть знаков параграфа. Глаза у кота были невыразительные и мелкие.
— Помолимся! — возгласил Федор Кузьмич и сделал перед грудью волнообразное движение рукой, как бы рисуя тильду в воздухе. После этого он поклонился иконе и забубнил себе под нос, сначала тихо, а потом все громче и громче.
Т. открыл красную книжечку. Внутри оказался темный от свечного сала лист бумаги. На нем курсивом было вытеснено:
~
god
give_health
give_ammo
give_armor
noclip
notarget
jump_height 128
timescale .25
~
Судя по доносившимся до Т. звукам, Федор Кузьмич читал именно этот текст, только со странным произношением, замысловато подвывая в самых неожиданных местах, так что эти простые слова действительно начинали звучать как таинственные древние заклятия, полные силы и тайны: «гиваммой! гивармой!» Однако, молясь, Федор Кузьмич явно пропускал смысл через сердце: на словах «no target» он присел и выставил перед собой левую руку, как бы заслонясь невидимым щитом, а на «jump height» подпрыгнул и громко хлопнул в ладоши — и Т. нескладно повторил эти движения за ним.
Закончилась молитва так же, как началась — волнообразным взмахом руки.
— А теперь идите, граф, — сказал Федор Кузьмич. — Не полагайтесь более на себя — доверьтесь провидению. Господь всю ношу мира несет — неужто не выведет к цели? Только покоритесь ему и, сердцем чую, найдете того, кого ищете... Ну, ступайте. И быстрей, быстрей — пока хоть немного веры есть...
Поклонившись старцу на прощанье, Т. быстро пошел вперед, чувствуя, что слова молитвы до сих пор перекатываются у него в ушах.
Через несколько шагов он понял, что забыл фонарь, но решил не возвращаться — туннель освещало смутное зеленоватое сияние непонятной природы, и его было как раз достаточно, чтобы различить дорогу. Два раза повернув за угол, он увидел на стене вертикальный ряд железных скоб, ведущий к кругу синего вечернего света — люк над головой был открыт.
Словно в трансе, Т. поднялся по скобам вверх и высунулся в теплый петербургский вечер, повалив стоящий у люка планшет со словом «Поберегись!» (это был тот самый люк, через который он спустился под землю).