Шрифт:
Думать мешал веселый голос поручика, долетающий из коридора — он говорил что-то быстрое и неразборчивое.
«Получается тавтология — «я есть то, что я есть». Впрочем, это, кажется, уже было в какой-то книге... Но почему меня с такой назойливостью пытаются убедить, что авторов много? Потому, что автор один... Зачем меня так настойчиво приглашают притвориться создателем мира, предлагая белую перчатку и огромный письменный стол? Чтобы я не догадался, что я и так его создатель, ха-ха... А вот бедный Ариэль так крепко уверен в своем
Из коридора донесся бодрый мужской хохот на несколько голосов — поручик, видимо, закончил анекдот.
«Но если все именно так, — думал Т., — то я без труда смогу победить Ариэля... Такая возможность обязательно предусмотрена. У меня должно быть все необходимое — прямо под носом... Так. А что у меня под носом?»
Он оглядел стол — стопку гербовой бумаги, чернильницу с пером, стакан с водой и свечу.
«А может быть...»
Т. зажмурился, словно боясь, что мысль, внезапно пришедшая ему в голову, может так же неожиданно ее покинуть. Некоторое время он барабанил пальцами по столу, и эта дробь делалась все быстрее. Потом он засмеялся.
«То есть не может быть, а совершенно точно...»
Дверь приоткрылась, и в камеру заглянул Кудасов. В его глазах светилось любопытство.
— Я забыл сказать, граф, если желаете, у нас есть настойка опия.
— Благодарю, — сказал Т., приходя в себя. — Извините мою несдержанность. Просто я понял... В общем, мне нужна еще пара минут.
На лице жандарма изобразилось озабоченное понимание.
— Ждем-с, — кивнул он и исчез за дверью.
«Ну что же, — подумал Т., чувствуя жутковатый и веселый азарт. — Есть только один способ все проверить. Прямо сейчас и ни минутой позже...»
Подвинув к себе лист бумаги, он обмакнул перо в чернильницу и крупно написал в его центре:
Ариэль Эдмундович Брахман
Подумав, он обвел имя пунктирной окружностью и стал наносить вдоль нее на бумагу мелкие буквы. Все, какие мог вспомнить: русские, греческие, латинские, несколько древнееврейских и даже пару скандинавских рун. Он писал безо всякой системы и логики — просто ставил те знаки, которые сами выскакивали в памяти, и вскоре имя демиурга оказалось окружено расходящимися спиралями шифра, загадочного даже для автора.
«Нет сомнений, что последовательность знаков и их смысл в магии совершенно не важны, — думал Т. — Считать иначе значит оскорблять небеса, полагая, что они так же поражены бюрократической немощью, как земные власти. Любое заклинание или ритуал есть просто попытка обратить на себя внимание какой-то невидимой инстанции — но если твердо знаешь, что эта инстанция в тебе самом, можно не переживать по поводу мелких несоответствий...»
Поставив в конце последовательности букв греческую «омегу», Т. положил перо.
«Ну вот, — подумал он, — сейчас узнаем, тварь ли я дрожащая или луч света в темном царстве...»
Подняв исписанный лист, он поднес его было к свече, но передумал и положил назад на стол.
— И все-таки, — прошептал он, — формальности лучше соблюдать, ибо сказано... Что-то наверняка сказано на этот счет. А я забыл самое главное.
Взяв перо, он дописал справа от расходящегося вихря букв слово «БХГВ», а слева — такое же непонятное слово «АГНЦ», которое зачем-то заключил в неровный пятиугольник. Затем нарисовал внизу мешок и написал на нем греческое слово «».
«Кажется, пишется так, — подумал он. — Можно было бы и по-русски, но так каббалистичнее... Теперь точно все».
Подняв лист, он свернул его трубкой и коснулся им огонька свечи. Бумага занялась. Переворачивая лист в воздухе, чтобы он горел не слишком быстро, Т. аккуратно скормил его огню, затем нежно перехватил рыхлый раструб пепла и дал последнему клочку бумаги полностью догореть. У него в руке остался сморщенный свиток серо-черного цвета, похожий на переваренную землей берестяную грамоту.
Опустив пепел в стакан с водой, Т. размешал его пальцем. В стакане образовалась ровная мутная взвесь.
Дверь раскрылась.
— Граф, — сказал майор Кудасов, — время... Позвольте, да что вы делаете? Не сметь!
Он кинулся к Т. — но, прежде, чем он смог помешать, Т. поднял стакан ко рту и, глядя жандарму прямо в глаза, в два глотка выпил всю воду.
XXVIII
Был вечер. Ариэль Эдмундович Брахман только что зажег лампу под потолком и как раз шел к письменному столу, на котором жужжала машина Тьюринга и дымился кофе, когда перед ним что-то сверкнуло раздался громкий электрический треск.
Ариэль Эдмундович открыл рот от изумления.
Над столом, прямо над пачкой свежераспечатанных страниц, висела сфера, похожая на большой воздушный шар с прозрачными стенками. Внутри находился граф Т., в том самом виде, в каком его обычно изображают: с двумя револьверами по бокам и соломенной шляпой за плечами. Только он был совсем маленький — размером с игрушечного медвежонка, и держал в руке мешок с непонятным греческим словом.
— Отлично выглядите, Ариэль Эдмундович, — сказал Т. — Видно, что отдохнули.
Наступила тишина, которую нарушал только молодческий речитатив, несущийся из серых коробок по бокам машины Тьюринга:
«Оппа, оппа, скурвилась Европа, зато Жанна Фриске показала сиськи!»
На самом деле Ариэль выглядел не особо хорошо. Он был сильно испуган, и даже сквозь загар стало заметно, как он побледнел — почти рассосавшийся синяк под глазом сделался из синего голубым.
— Кто это поет? — спросил Т.
— «Серая Растаможка», — ответил Ариэль, — это такая молодежная... Вот черт... Да что происходит? Почему вы здесь?