Та, чьё второе имя Танит
Шрифт:
Как она была рада, что дождалась, пока ситуация «дозреет», и Бласту самому захотелось испытать возможности нового облика! А ей не пришлось его торопить, уговаривать, предлагать.
Она знала! Она знала, что будет так! Но как же трудно было ей не поторапливать его! Теперь и в этом они были вдвоём, и она не чувствовала больше своей «звериной неправильности» по сравнению с мужем.
Редкие рыбаки, сторожа или пастухи теперь могли видеть на морском берегу двух гуляющих в лунном свете собак. И не могли понять, что так беспокоило их собственных псов, заливающихся истеричным лаем
Бласт уже примерял волчью шкуру раньше – благодаря подружкам Петал. Но тогда у него совершенно не было возможности – как следует осознать самого себя. И оценить себя со стороны. Сейчас он со вкусом уделил время знакомству с самим собой, со своей звериной сущностью.
Зря он так долго делал вид, что не понимает намёков жены!
Нет, он никогда не расценивал волкопревращения танаидов как деградацию. Просто над ним довлело человечье понимание приоритетов. Точнее будет сказать: понимание отцовских жизненных приоритетов: разбогатеть, построиться, приобрести влияние среди окружающих людей.
Но мир настолько интересен и сложен, что просто глупо ограничивать себя и отказываться от постижения этого радужно переливающегося великолепными возможностями разнообразия!
Да, отец не понял бы его! Людям трудно бывает согласиться с существованием иного, отличающегося от собственного, взгляда на жизнь. Как как же трудно тогда согласиться с самим существованием иной жизни!
В этой новой жизни ушли прочь вопросы богатства и власти. Зато по-новому зазвучали вопросы сохранения и продолжения жизни – они стали главными.
Впрочем, его испуганное тремя смертями тело иногда отказывалось повиноваться. И волчица Петал не могла удержаться от улыбки, глядя на то, как он, порой сбиваясь, бегает задними лапами вперёд передних. Она знала: так носятся все, кто живут чувствами.
Что поделаешь, именно это ей и нравилось в Бласте. Эта чувствительность – от восторженности до отчаянья! Эта способность переживать завтрашние и вчерашние события так живо – до слёз! Всё, что недоступно было ей самой, было удивительно! Например, ожидание рождения сына Бласт сумел превратить в пиршество счастливых эмоций для всех троих – ну, кто, кроме её мужа, был ещё способен на это?
8
И ещё им нравилось вдвоём бывать возле статуи Минервы, окружённой воющими волками. Она напоминала Петал о покинутой родине, о разорённом городе Тан-Аид на берегу Амазонского моря.
Бласту не нравились эти воспоминания. Но он терпел, предпочитая быть рядом с любимой, будто всё ещё доказывал, что любовь к ней ему «по силам».
Однажды возле святилища они застали женщину, регулярно приносящую Минерве дары. Те самые, которыми они не преминули воспользоваться по прибытии в Италийские земли, чтобы не умереть с голоду. Не сговариваясь, затихли, не желая мешать её молитве. А женщина даже не догадывалась, что затаившиеся волк с волчицей, переглядываясь, наблюдают за ней.
– …Смилуйся, великая богиня! Знаю, недостойна я, презренная, сына своего Георга! Но я отслужу! Только верни мне сына, богиня! – еле различимо бормотала несчастная. Но последние слова она вскричала вполне отчётливо. – Не дай жестокому богу времени Хроносу поглотить его в Крае Белоглазых тан!
Услышанное вызвало оторопь у Бласта и Петал.
– Ничего себе! – Бласт был поражён. Ему, в волчьем облике, слов не нужно было для выражения всей глубины изумления. – Как же это может быть?
– Неужели она – настоящая мать «нашего» Георга? Помнишь, ведь Чиста называла его подкидышем! – Петал обуревали смешаные чувства. С одной стороны, Георг своими мистическими инструментами поддерживал жрецов, расплатившихся гибелью всего побережья за собственное бессмертие. А с другой – он спас её от этих же жрецов, справившись с ситуацией совершенно безвыходной. И она не могла не испытывать благодарность к нему.
– Нет! Таких совпадений не бывает! Где мы и где Георг! – волчье общение без слов, чистыми смыслами всё больше нравилось Бласту.
– Думаешь? Судя по упоминанию Края Белоглазых тан – случаются!
– Да и как мог он попасть в такую даль? Да ещё младенцем? Кто и зачем потащил бы его туда?
– Это так. Но согласись, что со своими могущественными барабанами он оказался там весьма к месту!
– Как и эта женщина со своими дарами Минерве! Когда Георг перенёс нас сюда столь причудливым образом, я был голоден, как волк! Будто весь путь пешком проделал!
– Она выглядит такой одинокой! – волчица Петал потёрлась ухом о плечо Бласта. – Поговорить бы с ней!
– Если «наш» Георг и в самом деле её настоящий сын, то она – единственный хоть как-то знакомый нам в этих землях человек! Может быть, она согласится быть с тобой, пока я работаю? – Бласт любое событие подгонял под тему, так взволновавшую его недавно.
Петал эта мысль показалась стоящей. Они крадучись проследовали за женщиной. Впрочем, представляться в волчьем обличье не решились. А когда она разожгла во дворе огонёк и начала хозяйничать, вовсе по-звериному отшатнулись.
Наутро хозяйку здорово удивили многочисленные звериные следы вокруг двора. Что-то тревожное было в этом. Что-то напомнило. Женщина задумалась.
Петал любовалась Бластом.
Его волчья шкура, будто само воплощение новизны, была густа и отливала в лунном свете цветом ядовитого реальгара.
А он красовался, замечая её взгляды.
Её не смущало, что упоительный волчий вой мужа давал фистулу.
Пытаясь реабилитироваться, он захотел показать себя в охоте.
Не зная точных приёмов, Бласт инстинктивно сделал свою походку стелющейся вдоль земли. Лопатки, с ершащейся на них шерстью, поднялись над спиной. Походка стала плавной и практически бесшумной – что было не так уж просто по траве!
Но заяц, за которым он впопыхах погнался, оказался кошкой, поднявшей от ужаса жуткие вопли. Вернулся Бласт униженный, с подранной в кровь мордой.
Пришлось ему списать неудачу на неудобство передвижения.
– Невозможно бегать, когда в один из пальцев правой лапы крайне неловко впивается тонкая полоска металла с каким-то расплывающимся изображением!