Та, что гасит свет (сборник)

Как Федор Иванович повстречал свою Александру? Да все как обычно — случайно. Шла Саша по шоссе, ела сушки. Ладно, мороженое. У нее были зеленые глаза, такие прежде он видел только раз в жизни у девушки Инны на первом курсе. Инна училась на филологическом, была выше любого однокурсника на голову — такая баскетболистка, поэтому общалась со всеми снисходительно, на ухаживания тогда еще просто Федора не отвечала. В конце концов у нее появился парень примерно такого же роста, да еще в кожаной куртке. Чтоб было понятно, тогда кожаная куртка — то же самое, что сейчас «бентли», ну или, по крайней мере, «мерседес-СЛ».

У Саши были зеленые глаза, длинные мелированные волосы, короткая майка и джинсы с низким поясом, открывающим голый животик и ямочки над попой. Ей необязательно было быть красивой, чтобы понравиться начинающему лысеть мужчине с заметным животиком, — в ее возрасте достаточно одних ямочек над попой, но она действительно была чертовски хорошенькой. Федор Иванович с друзьями только что закончил вроде бы быстрый перекус, который, однако, после бокала-другого пива и рюмки-следующей водки вдруг превращается в полноценный обед со звонками в офис, перенесенными встречами, шумной болтовней и приятными воспоминаниями. Что может подумать девушка о толпе галдящих, аккуратно одетых мужчин в приталенных костюмах и ярких галстуках, вываливающихся днем из «Маркета» с признаками легкого опьянения и рассаживающихся в дорогие автомобили? Да то самое, верно, и подумала.

Будь Федор Иванович трезв, он никогда бы не обратился к девушке на улице, но тут бес попутал — ляпнул вдруг какую-то глупость, она радостно (как ему показалось) обернулась, слово за слово, и телефон оставила, и на свидание тем же вечером согласилась.

К концу дня начинающий ловелас протрезвел, и задор всамделишного мачо куда-то исчез. К тому же у водителя, как всегда, что-то разболелось, он отпросился, за руль пришлось садиться самому, что продолжение алкогольного банкета автоматически отменяло. Но взялся за гуж — пришлось ехать на свидание.

Саша успела переодеться, и, глядя на нее, он даже покрякивал от удовольствия. Вот уж точно — седина в бороду. Ах, да, стояла поздняя весна, было тепло. Они сидели на веранде «Обломова» (того, который был на «Улице 1905 года» и ныне канул в Лету), осторожно разговаривали ни о чем. Федор Иванович — чтобы не спугнуть, она — чтобы не показаться глупой. Потом он, выйдя якобы в туалет, не выдержал и выпил за стойкой подряд две хреновухи, повеселел, она, заметив некоторую перемену в его настроении, тоже махнула рукой, перестала пригубливать шабли с еле слышимым чмоканьем и стала пить большими глотками. Показались звезды, в груди поднялась волна, сердце забилось чаще, кровь закипела и заволновалось все остальное, что волнуется в таких случаях. Машину они бросили, поймали такси, через три минуты оказались в «Вене», слушали саксофон и контрабас, накрывшись одеялами и подушками (подул ветер), пили виски, затем курили сигары.

Она рассказывала о своих сложных взаимоотношениях с подругами-родителями-коллегами, он послушно кивал, делая вид, что ему интересно. Через некоторое время парочка по мосту «Багратион» перешла на другую сторону реки, и Федор Иванович потащил ее в «Красный бар», помня, что всем девушкам там почему-то нравится. Ему казалось, она вот-вот скажет, что ей «пора», и исчезнет. Отпускать ее не хотелось, и он, как Киса Воробьянинов, старался поразить объект вожделения выдуманной значимостью и образом веселого прожигателя жизни. О чем-то спорили, говорили, хохотали, после жарко целовались прямо у стойки, мешая в тесном помещении официанткам протискиваться за заказами. Выйдя на улицу, продолжали обниматься, и Федор Иванович уж подумал, что от такого количества поцелуев без напрашивающегося продолжения у него, как в ранней юности, опухнут и посинеют губы. Но тут она вместо того, чтобы, сославшись на поздний час, попросить проводить ее домой, выразилась в том смысле, что прошедшая неделя была прекрасна, нет никаких незавершенных дел, завтра утром ей некуда спешить, и потому сейчас она к себе не торопится. А, кстати, где он живет, ей интересно посмотреть его квартиру и прочее. Оказавшись на седьмом небе от счастья, он не захотел возвращаться на Землю.

Надо сказать, очарование молодости затмило на время все остальное, но это не мудрено. Федору Ивановичу показалось, что той ночью было все. Понятно, что первопричина лежала в алкоголе, но и несколько зажженных свечей, и прослушанные разом два CD Massive Attack тоже сыграли свою роль. Федор Иванович про себя бы тем вечером сказал, что у него появилось ощущение, что это он настоящий автор «Камасутры». Саша пошла дальше. Так он узнал, что: 1) у него очень красивый член, 2) когда он ее «трахал», у него «яйца аж звенели», ну и, естественно, ей «было очень хорошо». После фразы о звенящих яйцах у Федора Ивановича выросли крылья и надолго помутился разум.

Через неделю в шкафу его спальни висело штук десять джинсиков-кофточек-маечек. Через две они полетели в Париж, он первый раз в жизни занимался сексом в туалете и соответственно первый — в полете. Было тесно, неудобно, но зато пьяно-весело. Договорились, что во время путешествия будут пить только шампанское, и начали даже не в самолете, а перед взлетом. В воздухе продолжили. Дорога из аэропорта Шарль де Голль казалась необыкновенно длинной, ибо оба знали, что их ждет широкая, упругая, теплая, уютная постель. Поселились они в «Интерконтинентале» на площади Опера, сделали, что задумали, часок вздремнули и пошли, по ее выражению, «тусить». «Дотусили» до Вандомской площади, а там и «Картье», и «Шаме», и «Шопар». Федор Иванович как можно дольше скрывал свой среднеменеджерский статус — мало ли что себе ее милая головка надумала, а у него квартира ипотечная, машина служебная. Ну он и здесь не стал ее разочаровывать: результатом прогулки явилась бриллиантовая пандочка на подвеске. В тот момент (были бы деньги) он хотел скупить все бриллианты мира, черные, голубые, оправленные в белое, желтое и розовое золото.

Пройдя мимо отеля «Риц» («А почему мы здесь не остановились?»), они старательно нагуляли аппетит в саду Тюильри, затем объелись мидиями на бульваре Капуцинов. В ресторане в план по распитию шампанского вмешался сомелье и буквально навязал им какое-то вино. Любовники сдались, и, к счастью, оно оказалось восхитительным.

Вечером катались на утлом речном трамвайчике, танцевали на палубе, пытались подпевать звучавшему в наушниках Джо Дассену, братались (сестрились) с группой американских туристов, потом как-то оказались в отеле.

Конечно, за три последующих дня они постарались побывать и в Сен-Дени, и на Монпарнасе, и в Орсе. Лувр и Версаль отложили до следующего раза. На птичьем рынке Федор Иванович купил ей скромный букетик каких-то смешных цветочков. Она сказала на это: «Очень трогательные лютики». В какой-то забегаловке рядом он выпил подряд три бокала вина прямо за стойкой. Шампанского не было, а с похмельем надо как-то бороться. Весь обслуживающий персонал ему искренне аплодировал, но в основном они (давайте называть вещи своими именами) трахались, трахались и еще раз трахались. В путешествии все как-то острее и интереснее.

Уезжать не хотелось. Он, конечно, потихоньку стал слышать какие-то мелкие замечания, легкое брюзжание, но не придавал этому значения, поскольку писался новый том «Камасутры» и по-прежнему «звенели яйца».

Москва встретила очередью на паспортном контроле, первоначальным отсутствием багажа, дождем, грязью под ногами и пробкой на Ленинградке. Здравствуй, родина…

Тогда появилось непонятное ощущение тяжести и ожидание чего-то нехорошего. Александра поехала к родителям, и влюбленные договорились, что она пробудет там до выходных, а на уик-энд они отправятся к друзьям на дачу. Их ежевечерние разговоры по телефону были скучными, жаргонизмы в ее речи к месту и не к месту раньше его умиляли, теперь начали раздражать. Потом она вроде разболелась, приехать к себе не разрешила, заверила, что ничего страшного.