Та, что гасит свет (сборник)

Рыков Дмитрий Викторович

— Ну а сейчас почему очки не купите? — спросила Альбина.

— Почему? — Тут гражданин зло ухмыльнулся. — Тити-мити отсутствуют. — И вдруг, будто вдохновившись новым воспоминанием, продолжил: — Да и не всегда линзы — это плохо! Помню, в далеком девяносто шестом году вынужден я был скрываться от мирового преступного сообщества. Прознав, что я буду скрываться от него в Чехии, его ярчайшие представители рыскали по всем чешским городам и спрашивали у местных жителей: «А не видели ли вы молодого русского, который очень любит выпить и никогда не прочь опохмелиться?» Мирные чешские обыватели честно им отвечали: «Да мы, признаться, только таких русских и видели. О существовании каких-то других русских, то есть не пьющих и не опохмеляющихся, нам и вовсе неведомо». А я, конечно, провел пару месяцев в Моравии, но потом через Германию, Швецию и Финляндию добрался до Санкт-Петербурга. Пока я совершал свое путешествие, мировому преступному

сообществу кто-то ляпнул, что видел меня в Эквадоре. Таскаться по Латинской Америке было чересчур накладно, и мировое преступное сообщество махнуло на меня рукой, вернувшись к своим привычным милым занятиям — проституции, наркотикам, продаже оружия и контролю за горнодобывающими предприятиями. Но я-то этого не знал и считал, что меня по-прежнему ищут! Поэтому решил изменить внешность. Меня помнили как коротко стриженного очкарика, и я отпустил длинные волосы, маленькую бородку, выкрасился в желто-соломенный цвет, вставил в глаза бирюзовые линзы. Добавим, что мне тогда было двадцать шесть лет, и это, — гражданин похлопал себя по животу, — напрочь отсутствовало. В общем, когда в таком виде — плюс бежевый приталенный пиджак — я впервые вышел на улицу и отправился в модный тогда в Питере клуб «Кэндимен», у девушки, стоявшей на входе, подкосились ноги, и она сразу повисла у меня на руке. После двух бокалов шампанского мы с ней поехали ко мне на съемную квартиру в отдаленном районе. Буквально через два дня я покупал фрукты на Кузнечном рынке, и новое приключение. Девушка, как потом выяснилось, девятнадцати лет от роду, решила поиграть со мной в игру «Кто кого пересмотрит». Ну, понятно, завязался разговор, и через пятнадцать минут она бросила свое рабочее место («Я, вообще-то, учусь, а на рынке маме помогаю») и повела показывать мне красоты города Петра. Девушка была гибкая, стройная и даже умненькая. Но девятнадцать лет, сплошные стереотипы… Каким должен быть настоящий мужчина в различных ситуациях по пунктам — жуть! Три дня меня показывали друзьям и подругам, и всем моя девушка шептала про мои глаза. Блин, но это же были линзы! Со временем мне надоело их постоянно чистить, волосы стали отрастать и показались темные корни. Красить их вновь я посчитал занятием педерастическим, бородку сбрил, да и волосы потом остриг. Линзы выкинул, достал из очешника очки, с гибкой красавицей поругался — как сейчас помню, в клубе «Планетарий» выпил лишнего и поехал домой транзитом через казино, оставив ее в компании своих якобы модных друзей, — тут и появилась в моей жизни девушка Даша… Да, — вдруг как будто спохватился гражданин. — Но это уже совсем другая история…

— Даша? — вдруг усмехнулась Альбина. — Германия, Швеция? Мадрид?

— А-а… — Покупатель опустил глаза, как бы сам себя осматривая. — Ну да, внешний вид оставляет желать лучшего. Плюс вызывает недоверие. — Он поднял голову: — А вы что, никогда разорившихся миллионеров не видели?

— Да мы и обычных миллионеров не видели, — хохотнула она.

— Ну да, заболтал юных дев, пора идти… — Странный человек разом как-то ссутулился, запал его иссяк.

— Да ладно, — возразила Оля. — Нам все равно скучно…

— Всего хорошего, — сказал гражданин, повернулся и, скрипя резиновыми подошвами своих грязных кроссовок, вышел.

Чертыхнувшись, он осторожно спустился по скользким ступеням, держась за перила. После резкого порыва ветра поглубже натянул на уши маленькую, не по размеру, шапочку.

Через подъезд тускло светилась вывеска «Бар». Он открыл дверь, бодро снял куртку, повесил ее на вешалку, на верхнюю шишку нахлобучил мокрую шапочку, подошел к стойке.

— Чу, Николаич! — оторопел, увидев его, бармен. — Ты ж в завязке!

— Пошел в жопу, Игореша! Наливай!

— За наличные или в долг? — с легким ядом поинтересовался бармен.

— Я на работе десять дней не был. Какие наличные? Охренел?

— Ну, уйдешь в запой, опять десять дней не будешь работать…

— Во-первых, не твое дело, во-вторых, я смертельно хочу спать. Выпить, расслабиться и — заснуть.

— Понимаем! — бодро бросил Игореша. — Только заказывай водку, а то ты за виски две недели деньги несешь, а я над кассой каждый день трясусь.

— Жмот ты, Игореша.

— Я не жмот. Жизнь тяжелая. Если бы не студенческие свадьбы да чиновничьи юбилеи, я бы уже загнулся и закрылся. Кризис гребаный…

— Зато у тебя есть постоянный клиент.

— Которому не пятьдесят, не сто…

— А семьдесят пять граммов, все правильно…

В это время Оля с Альбиной потихоньку убирали товар — готовились закрываться. Времени обсудить посетителя не было — полчаса назад два кавказца принесли перепутанный мастером заказ. Ругани было, ужас! Даже руководству жаловаться хотели — еле уговорили горячих парней подождать до завтра.

— Что ты думаешь про этого, ну, в шапочке, любителя очков? — спросила подругу Оля, закрывая последний шкафчик.

— А что я могу думать? Умалишенный какой-то. Фантазер. Рекламных проспектов начитался, теперь названия модных оправ знает. А сам денег на две пары контактных линз не имеет. Ты вот на его морде Boucheron представляешь? Я — что-то нет.

— Ну-у-у, — протянула Оля. — Если его причесать…

— Одеть, — поддакнула Альбина.

— Посадить в БМВ…

— Или в «мерседес»…

— Вернуть ручку «Монблан»…

— И вызвать из Питера красавицу Дашу…

Тут они хором засмеялись.

— А мне кажется, все, что он рассказал, — правда, — все-таки сделала вывод Оля.

— Да кто их, мужиков, знает. Вот что я тебе скажу: врут они намного больше, чем правды говорят. Так?

— Так… — не стала возражать Оля…

Екатеринбургский мезальянс

Смерть прекрасной женщины есть, бесспорно, самый поэтический в мире сюжет.

Эдгар Алан По

Глава 1

Народ толпой течет в трамвай. — Эй, ты, козел, не напирай!

Трамваи, трамваи… Выдумал же кто-то этот вид транспорта! Сравнение «как сельди в бочке» уже устарело. Хорошо, успел затесаться в уголок, «чтоб никто не уволок», но все равно какой-то краснорожий дебил ухватился за верхний поручень, умудрившись одновременно в этой же руке пакет с каким-то вонючим продуктовым говном держать. Пакет от движения покачивается и иногда касается головы Бориса Антоновича. Замечательно, что еще никакая мерзость на преподавательскую плешь из него не льется. Все — по Булгакову. Вот очередной Шариков вопит: «Не толкайтесь!» и «Я тебе покажу твою мать!» Тут же слышны ильфо-петровские «сходите — не сходите?». А ведь еще так бывает — упрется в твой бок какой-нибудь частью изношенного тела бабушка и гипнотизирует тебя немигающим взглядом. А в глазах тоска вселенская, ну и уступишь ей место — а как же иначе? Интеллигент — раз, джентльмен, пожалуй, — два. Хотя у самого с рождения правая нога короче левой на семь сантиметров, и считается Борис Антонович инвалидом-переинвалидом. Ходит, хромая, да еще на левую сторону отклоняется — так боль при движении меньше. А когда слышит он жалобы на какой-нибудь остеохондроз, зло смеется — по сравнению с его состоянием это как насморк против пневмонии. Правая нога постоянно немеет, каждый шаг — выстрел боли в ногу и в позвоночник. После ста метров пешком спину уже не разогнуть, единственное положение тела, когда ничего не болит, — лежа. Диклофенак, мовалис — пачками, пачками, хоть в инструкциях к ним описание побочных эффектов на трех страницах…

Сколько помнил себя Борис Антонович, всегда носил он правый ботинок на толстенном каблуке, уравнивая походку. На первой же лекции в университете, а был он еще простым ассистентом (да так им и остался), злые студенты-остряки, приметив физический дефект, прозвали преподавателя Одноногим Сильвером. Какого-то острослова совсем уж занесло, но его кличка Сатана не прижилась. Позже слово «одноногий» исчезло и стал Борис Антонович просто Сильвером. Сначала он дулся, затем привык…

Детство было безрадостным. Салочек и казаков-разбойников был он лишен, в игры хромого не брали. На футбольно-хоккейные битвы во дворе Борис смотрел с завистью. Часто околачивался у кромки поля или у хоккейной коробки в надежде, что за недостатком игроков его позовут хотя бы постоять в воротах, но тщетно. К тому же был он отличником — ну кто в школе станет относиться с симпатией к хромому, да еще и отличнику?

Единственной радостью оставались книги. От луибуссенаровского «Сорви-головы», «Тайны пяти океанов» и жюльверновских героев как-то быстро, без особого перехода, перескочил на ставрогиных-раскольниковых-карамазовых, на Левина, Болконского, Нехлюдова и Сореля. Не единожды всплакнул над судьбой Веры Гончарова. Однажды наткнулся на полное собрание сочинений Чехова и прочел все подряд от первой страницы до последней. Вывод был один: русский народ не изменился.

Но самой сильною любовью, совершенно неожиданно, стал для него португальский язык. Школьный английский давался на удивление легко, и заниматься им было неинтересно. А португальский… Франсишку де Саа де Миранда, Диого Бернардеш, Фернау Альвареш ду Ориенте — все так непонятно, но очень увлекательно… Истории завоеваний, которые описал Луиш де Камойнш, в просторечии Камоэнс. Алмейда Гаррета, Алешандре Эркулану, Луиш де Магальайш, более современные — Акилину Рибейру и Пину де Морайш, а уже после посыпались, один за одним, бразильцы Лима Баррету, Жозе Мариа Машаду де Ассис. Ну и куда же без Жоржи Амаду — певца страданий, любви и несчастий? Посмотреть «Генералы песчаных карьеров», проплакать весь фильм и затем не прочитать в оригинале «Капитаны песка»? Это решительно невозможно! Следом Рубем Фонсека, Самуэл Раует, Станислав Понте Прета, Тиагу де Мело…