Та, что меня спасла
Шрифт:
Меряю глазами хорошенькую блондинку. Миниатюрная, всё при ней. Очень удачное платье. Как раз из разряда тех, что умело скрывают недостатки и подчёркивают достоинства. Я убью Аля. Он что, собрал в этой комнате бывших любовниц моего мужа?
– А ты откуда знаешь? – щурит глаза всё та же девушка с причёской. – Неужели, Соня, и на твоей кровати поставил зарубку этот угрюмый Казанова?
– Не фантазируй, дорогая Натали, – блондинка смеётся неестественно, обнажая дёсна и мелкие зубки, отчего становится похожей на ощерившуюся росомаху. – Я дружу с
– Ну почему с носом? – спокойно возражает Ульяна. – Девушка вполне заслужила Антакольского. Мечта поэта: богатый, щедрый. Замуж её берёт.
Часть дам прячет глаза и улыбки. Наверное, неплохо знают жениха и понимают, что, хоть слова Ульяна произнесла серьёзно, на самом деле – это тонкий такой троллинг.
Они ещё о чём-то спорят, а я без сил закрываю глаза. Нет, мне не грязно от всех этих сплетен. Обычное дело. Нормальные разговоры там, где собираются женщины. Это… сложно передать словами. Я наблюдаю за изнанкой жизни, не доступной мне ранее. Да и сейчас…
Я думаю о том, кто они и кто я. Да, я чувствую себя в некотором роде униженной. Но я всегда знала, что параллельные вселенные если и пересекаются однажды, то не могут принять друг друга. Я для них чужая и, наверное, такой навсегда останусь: бедной родственницей, приживалкой, ушлой девицей, что отхватила хорошего парня. Я и не хотела быть среди них своей. Разве что для некоторых, кто вызывает невольную симпатию. Ульяна, например. Но если я хочу остаться женой Гинца, я должна как-то соответствовать ему? Уметь спокойно заходить в серпентарий и если не происхождением, то хотя бы достоинством и хорошими манерами выгодно отличаться от этих расфуфыренных гарпий?
Я для них не хорошая девочка из приличной семьи. И не смогу подняться на нужную ступень. По крайней мере, не сразу. Но если я хочу быть достойной своего мужа, то вряд ли это означает сидеть тихой мышью в углу и не отсвечивать.
– Леночка, кто бы мог подумать, что ты теперь Варшавина, – сладко тянет Лиловая. – А мы тут головы сломали. Думали, ты восстанавливаешь здоровье после той некрасивой истории. Кстати, с тем же Гинцем. Как много его стало вдруг. Варшавина, – Лиловая разве что слюнями не давится – с таким наслаждением катает фамилию Леночки во рту. – Удивительно. Почему же вы скрывали свой брак? Были на то причины?
Елена смотрит на Лиловую насмешливо. Красивый рот ярко выделяется на бледном лице. Тёмно-рыжие волосы пылают осенним костром. Небрежные завитки падают на мраморный лоб и прикрывают глаза. Она красива и утончённа. Немного капризна и вальяжна. Здесь она своя. Львица в прайде. Никого не боится и не стесняется.
– Это наслаждение – жить тихо. Путешествовать. Хранить брак в тайне и чистоте. Пока о нём никто не знает, он сияет белизной. Как только чужие руки касаются и оценивают – всё, теряется первозданная прелесть Гименеевых уз.
Она тянет слова. Возможно, издевается, но никто не смеет её одёрнуть. Наверное, она как раз из очень приличной
– Я слышала, у тебя были проблемы с антидепрессантами, Леночка? Поверь, ни один мужчина не стоит того, чтобы из-за него умирать.
Антидепрессанты?.. Умирать?.. Кажется, я сейчас с ума сойду. Если бы я знала, что мой Гинц такой популярный среди дам, никогда бы замуж за него не вышла.
Это ревность. Я поймала себя на том, что ненавижу их всех. А Лиловую – особенно. Нашлась умница. Воспитывает всех. И лезет, куда не просят.
У Леночки на щеках – рваный румянец проступает. На белой коже он как флаг – сразу же выдаёт её. Говорит о том, что она не смогла сдержаться. Рассердилась или расстроилась. По лицу не понять, но кожа выдаёт. И глаза под умело накрашенными веками. Она прячет взгляд.
Она права: нельзя же грязными руками лезть, куда не просят! Я не испытываю к Варшавиной тёплых чувств, но именно в эту минуту мне её жаль. Одинокая, на отшибе от всех. Зачем она явилась сюда? Ведь знала, что будут обсуждать и её исчезновение, и странный тайный брак.
Варшавина, кажется, готова дать отпор, но тут, как привидение, появляется Альберт. И разговоры утихают. Крутятся теперь вокруг рисования. Кто-то радуется похвале, кто-то огорчён, что ничего не получилось. Кому-то без разницы, как Аде. Она сюда не рисовать пришла. И рисунок у неё жуткий. Как у душевнобольных: мрачный, с неровными штрихами-линиями.
Аль неожиданно хвалит и её:
– Это намного лучше, чем в прошлый раз. Ещё несколько занятий, Ада, и из тебя можно будет что-то стоящее лепить.
– Ты же знаешь, что из меня ничего не получится, Альберт, – кажется, кого-то прёт на откровенность. И странно, что она не повелась на лесть. На вид Ада – отрицательный персонаж во всех отношениях. Но вот сейчас даже ей можно посимпатизировать за смелость и правду. Хотя это больше заслуга Аля. Он умеет раскрывать людей, вызывать на откровенность.
Я настолько увлечена его движениями и разговорами, что вздрагиваю, когда в кармане начинает вибрировать телефон. Достаю его из кармана и ухожу в дальний угол. Тётка. Соскучилась? Или её альфонс из тени в подъезде превратился в небесный дым?
– Тая! – кричит она возбуждённо. – Тая! Я вспомнила, вспомнила фамилию твоего отца! Конечно же, он не Прохоров, а Баку…
Связь прерывается так резко, что я вначале и не понимаю, что произошло. Фамилия Баку? Город Баку? Что Баку?.. Пытаюсь дозвониться тётке, но равнодушный голос робота рассказывает мне, что абонент вне зоны доступа. Видимо, сеть пропала или заряд батареи закончился. У тётки телефон древнее дерьма мамонта.
И я понимаю, что не хочу дозваниваться. Хочу увидеть её. Может, она мне не только про фамилию отца расскажет. Воспоминания – они такие: сегодня их нет, а завтра – всплывут, как подводная лодка. Мне ли не знать?